Ад расходящихся тропок

(Ахтунг: ОЧЕНЬ много букв - погашение годовой задолженности.)

Тогда

Минул сезон с тех пор, как братья приняли решения насчет Печати – вестимо, диаметральные. Вскоре за тем пришла Тьма, сгустилась перед рассветом... Которого нынче не будет, ибо пришла Тьма. Парадокс, а как же.

Фабула-10 неслась к неизбежному итогу стремительно, лишь раз вильнув вбок, на линию Кас - Клэр. Да и вбоквел был весьма условный, посвященный вопросам общетеоретическим, а также очередному сравнению Винтов, а также Дину нашему Джонычу. Нам предъявили наконец, пять лет спустя, небесную редкость, о которой говорил Эш, - истинное единство душ: когда обе половинки устремляются друг к другу сразу, не плутая в персональных воспоминаниях по хитрым райским тропам-коридорам. Клэр поработала лакмусом, и трудные экс-подростки, общаясь с нею, поделились чем богаты: один – умением облегчать жизнь подделкой кредиток и разными другими подделками, другой – склонностью все усложнять, добросовестно уча уроки и рефлексируя. Заговорщики в диновой команде явили отчетливый и почти сознательный самообман. Показательно хлопотали о том, что "Дину хуже" и "он сорвался", ткнув под ребра подозреваемого для разговорчивости; тревожно переглядывались, когда он весело просил драки (брякни Дин, по старой своей привычке, что-то вроде "легкие вырву" – небось вообще к батарее приковали бы без разговоров); наконец решили, что он "слишком опасен" для охоты, и… оставили его присматривать за девицей, недавно порывавшейся Дина убить. Для нее меченый псих безопасен.

Рацио тут не ночевало, интуиция же шептала нашим партизанам правду. Не мифические "срывы" Дина представляли угрозу, а их отсутствие. И не Клэр али монстрам, но спасательским планам. Ибо если Дин в порядке, зачем его лечить?

А лечить требовалось. Были тому другие причины.

Сразу по принятии решений Винтам представился шанс еще раз спросить себя о главном. Шанс, естественно, магический, с приветом от идейных предков-Книжников и дедушкиного учителя Магнуса, спрятавшего нужную Ровене книжицу в стиральной машинке имени йуного Вертера. Но исстрадавшийся от безответной любви вьюнош был тут ни при чем. Машинка работала по принципу Осириса: отыскать в клиенте чувство вины и довести его до самоприговора. Поэтому маленькая девочка, когда-то сунувшая туда нос, уцелела. Детям еще не в чем себя винить – пока их безгрешное любопытство не причинит непоправимый вред.

Понятно, очередной трип внутрь себя братья совершали по-разному.

Сэму его совесть опять явилась в облике посторонней тети – случайной жертвы. Дин, с места не сходя, провалился в любимое чистилище к любимому брату-вампиру. Тетя стояла на пути сэмовых планов, пророча новые трупы. Бенни мягко напоминал Дину, что его присутствие всех губит, а самоустранение всех спасет. То есть визави, характерные для каждого из братьев, озвучили их собственные характерные опасения.

Сэм безуспешно пытался пристрелить свою уже многажды мертвую и по-прежнему чужую ему совесть. Вызволила Сэма из сложного нутра Сэма, разумеется, эгоистичная ведьма, давно эту задачку решившая. Подумаешь, трупы, цель оправдает.

А Дин вызволился сам – убив Бенни, с грустью, но без колебаний. Не в качестве очередной жертвы своему ненасытному Молоху. И не потому, что тот стал "ненастоящий" – у фальшивого незачем бы просить прощения. Просто Дин на минутку позволил быть настоящим - себе. И гид по чистилищу оказался не нужен, ибо выход нашелся там же, где вход. Стоило лишь признаться себе, что идея самопожертвования на деле есть предательство себя, а чистая радость драки – суррогат иных, настоящих радостей. Как вымышленный боевой брат – суррогат реальной семьи, как пургаторий – одновременно и самонаказание за все истинные и мнимые вины,  и психоубежище от горького сознания невозможности жить своей жизнью. Монстру – монстрово. Но Дин не хотел больше драться, и это признание еще кощунственней давешней исповеди: разлюбивший драки Дин не может быть опорой семейного бизнеса и, эрго, семейного эпоса. Помним: кроме охоты – ничего общего.

Вот так Печать превращала своего носителя в чудовище, заставляя желать странного. Аккурат когда Сэма наконец-то все устраивало.

И вот почему требовалось экстренное лечение этой напасти.

Чарли, ясное дело, была обречена. Возможно, с того момента, когда вызвалась поискать по наводке Сэма проклятую книгу. Или с тех пор, как выслушала откровения Сэма. Но никак не позже решения поработать "ради Дина" против Дина. Это уже не интуиция, а тот самый внутренний голос из анекдота: "Боже мой, как я ошибся". И ведь Чарли понимала, что Дин не от балды просил сжечь мерзкий сборник, ведь сама не так давно распадалась на половинки и с трудом собрала себя-темную с собой-светлой в целое. Эх…

Главное – Чарли идеально годилась на роль сакральной жертвы, которую Сэм, подобно Ровене, должен был принести, чтобы его собственные заклинания о тяжком недуге Дина сработали. Чтобы возмутительно здравый и уравновешенный, вопреки шуточкам об "обычных" мрачных кошмарах и жажде убйств, пациент наконец сорвался, подтвердив диагноз и оправдав нелегальные лечебные мероприятия.

Ради Сэма. Который, конечно, ничего такого не умышлял, оно само. Как совесть наванговала.

 Этот акцентик, видимо, добавлен для тех, кто в танке, - после эпизода с помолодевшим Дином, диалога Сэма с Чарли, экскурса "за голубые глаза". Уговаривая Каса и Чарли поработать с Ровеной, Сэм от души брякает: ради меня. Ради Дина, уточняет Чарли, Кас присоединяется, и Сэм подхватывает: ну конечно, ради Дина. Но позже, уже перед решающим заклятием, вновь досадно оговаривается: ради меня. И поправить его некому.

Гибель Чарли его как-то не очень потрясла. И даже когда Дин, нетактичный, как "Шарли Эбдо", хамски прервал пристойную надгробную речь брата, указав, что на месте покойницы должон быть оратор, тот не обиделся. Дин же болеет, что с него взять. Вот что Чарли не успела выполнить свою часть миссии – огорчало. Поэтому Сэм легко дал слово прекратить чернокнижные забавы. Но, получив от Чарли предсмертное послание, с той же легкостью взял слово назад. Жертва рыжика не должна же быть напрасной, вы понимаете.

Теперь чего стесняться, теперь-то всяк мог убедиться: он был прав, Дину плохо. Уж Сэм постарался, чтобы убедились.

А Дину было не просто плохо. Предыдущие явления "темной стороны" оказались цветочками. Динобес был рассудителен, циничен и равнодушен, - у него не болело. Боль Дина-человека прорывалась аффектами такой мощи, что сознание отворачивалось, уберегая психику от фатальной перегрузки. Теперь Дин не нуждался ни в защитном безразличии, ни в защитных блэкаутах. Он принял свое право на гнев, как раньше – право на жизнь и пляж. Лишившись еще одной частицы себя - рыжей сестренки-интуиции, взамен он обрел ясное понимание всего, кроме того, что же с этим делать. Понимание залило ослепительным светом все темные углы, причинив нестерпимую боль и даровав всепобеждающую силу ярости.

В полном сознании и согласии с собой Дин срубил подчистую если не все фамильное древо Стайнов - обширное, как потомство Ивана Израилевича, роялем придавленного, - то по крайней мере его американскую ветвь. Включая парнишку совсем юного и вроде небезнадежного, хоть и выбравшего крайне неудачную формулировку для мольбы о пощаде. Выдал люлей Касеньке, явившемуся на голубом невинном глазу восхвалять "прежнего" Дина, которого сам же Кася и предал неоднократно, и поделом, ибо идиот был тот "прежний". Подставил коллегу-охотника под удар нервного монстра – о, как давно он в глубине души ненавидит эту дрянную охотничью касту, начиная с себя! Мимоходом оскорбил провинциальных лицемеров, говоря о мертвых правду вместо "хорошо или ничего" – хотя отнюдь не винил покойную Роуз за попытку сбежать из душной фарисейской атмосферы, где царили ложь, стыд и насилие.

По ходу он даже спас кого-то, но разве ж это в счет, это работа.

След за ним тянулся, как за Руматой по Арканару. Видно было, где шел.

И - не легчало почему-то. Не было кайфа, опьянения силой, свободой. Он не хотел драться. Он делал то, что делал, будто выполнял очередной долг – неприятный, мучительный. Собственно, это и был долг. Это была Персона в абсолютном проявлении. Функция истребления зла, год за годом истреблявшая заодно и личность охотника. Улучив момент, она стряхнула с себя лицемерные цепи этики, путы сомнений, весь этот хлам человечности, только мешавший механическому исполнению долга мусорщика. Мало ли чего он не хотел. "Настоящее" ему подавай. Вот оно, твое настоящее; заткнись и работай, чистюля.

И не стало от этого хорошо искалеченной личности. Даже с добавкой спиртного и аутотренинга на тему "Я в порядке". Боль только усилилась, к ней прибавился знакомый ужас, пошел закономерный откат к мысли покойного Бенни, то бишь своей, излюбленной: не справился, скотина такая! опасен! бежать!

Куда? Чистилище он отверг, и смерть-то у него теперь ненастоящая. Но, может быть, Смерть с большой буквы - крайнее средство для совсем уж аховых ситуаций - ему поможет.

К смычке сезонов обязательно выходит на сцену

Мифология.

Коя уже 11-й год, несмотря на вычерпанные, кажется, досуха тематические и образные запасники библейской космогонии, продолжает приятно удивлять логикой, глубиной и выразительностью. Что само по себе сверхъестественно.

Вторая пятилетка в суперверсуме ознаменовалась отказом от категории "предначертанности" и явила всеобщую свободу воли вместе с итоговым хаосом, ибо соразмерность своих и чужих свобод так и не была достигнута. Третья вызвала в мир новую константу, до поры сокрытую, - Тьму. Константа прежняя – Смерть – представила сменщицу почтеннейшей публике, прежде чем откланяться.

К вызову Всадника Дин тщательно подготовился, нашел дивный заброшенный ресторан с фресками в честь Санта Муэрте, лично настряпал вкусных вредностей. Но встреча принесла ряд нежданчиков, информационных и событийных, а подчеркнутая театральность рандеву оставила вопросы. Отчего высокий гость начал свой визит вместо "здрасте" напоминанием о регулярных подставах Винтов? Почему назвал "очаровывающей" наглость Дина, с какой тот продолжал призывать Смерть? Термин-то, в числе прочего, психологический: "очаровывающая тайна", mysterium fascinans,  – атрибут переживания нуминозности, т. е. божественности, составляет нераздельную пару с "устрашающей тайной", mysterium tremendum, и описывает переживание Самости.

Тайна, притягивавшая к Дину единственного уцелевшего в ходе Армагеддона Всадника, тайной и осталась. В конце концов, это всего лишь слово. Кроули его тоже частенько произносит – вскользь и скорее саркастически.

Зато Смерть прояснил историю Печати, заодно несколько реабилитировав Люцифера. Литера "далет" оказалась-таки дверью и одновременно ключом к ней, а по ту сторону томилась Тьма. Не египетская - изначальная, бывшая прежде чего бы то ни было. Смерть не пожалел черных красок, живописуя эту злую и разрушительную силу, которую бог и его архангелы победили. И упрятали Тьму, и стал свет, и увидели, что это хорошо. И вручили ключ доблестному лейтенанту Люцу, и, внимая неясному шепоту из-за двери, скурвился бравый ветеран, и деградировал, став капризным озлобленным дитятей. И отдал свою ношу первенцу человеческому, ибо возненавидел род сей.

Вот почему носитель Первого Проклятия от всего защищен и де факто бессмертен – не ради него, ради миссии. И вот почему Печать нельзя снять, кроме как передав ее новому Хранителю. Или же разрушив – и выпустив древнюю узницу в бедный, бедный мир.

Оба варианта, кажется, вредны и потому для Дина неприемлемы. Он, конечно, не считал, что справлялся со своим бременем настолько же лучше Каина, насколько Каин – лучше Лютика. Наоборот, опять все провалил, всех подвел и по итогам просился в небытие, в полубытие – куда угодно, найти какую-нибудь пасеку на задворках мироздания и спокойно коротать там вечность с Тьмой за дверью, подальше от спасательской команды и ее неисчерпаемых запасов озверина, покруче дозированных "бестиарумов" Ровены.

Это Смерть согласился устроить, но выдвинул заведомо невыполнимое условие. Правда, разумное, обоснованное, что и Дин признал. Бежишь – беги, но и свое опасное добро с собой прибери, а то ведь развернется без присмотра да под блаародным предлогом. И все же условие лукавое. Сэма, не проклятого, не меченого, при реальной надобности мог элиминировать кто угодно - простейшее дело, как сказал Кроули. Для этого не нужен лично Хранитель Печати. И уж тем паче не нужна магическая коса Смерти.

С ее появлением странные намеки, страшилки и требования Смерти обрели парадоксальную, но логику. Был когда-то у косы младший братик - серп, способный убить своего владельца. Дин тот серп даже в руках держал, да Всадник отнял. А косу сам в меченую руку вложил. Воистину, очаровывающе: Дин Смерть призывает и обижает, а Смерть все приходит, вот и опять пришел, попросил оказать ему честь, вручил оружие против себя… Не против Сэма же, не смешите.

Отчего да зачем – тема отдельная. Как хранителю существующего миропорядка, Смерти следовало возобновить архетипический паттерн Каина – жертвенное братоубийство. Как фанат  mysterium fascinans, он дал Дину выбор в ситуации, казалось, без выбора, подводя его рассуждениями к некоему выводу, действиями же и намеками – к противоположному. Ну, Дин, сделай уже что хочешь, а не что должен, и Тьма тебе в помощь. Грохни семью ради семьи, ибо вишь, во что ты превратился. М?

Типичное шизофреническое послание. Поди расшифруй. Заразился, что ли, Смерть вирусом самопожертвования, необходимого для обновления мира?

Ставка Сэма на Ровену сыграла с запозданием, и его судьбу решила-таки воля Дина. Или, может, не воля. Может, просто рука, своенравно изменившая решение и махнувшая косой не туда. Дин, во всяком случае, сам от себя офигел преизрядно. Всадник – тот рассыпался, нимало не удивившись, Дин же и на последующее схождение молнии небесной ему на предплечье среагировал вяло: пропала Печать – подумаешь, он тут Смерть убил, уж после этого чему изумляться.

Смысл сюрприза понятен. Конечно, смерть как явление, бытийная данность, никуда не делась: энтропия с негэнтропией продолжают свой вальс, Жнецы исправно собирают иссохшие колоски, мечтая отомстить за босса, баловавшего своих убийц всякими исключениями из правил. Но Смерть как фундаментальная категория, как универсальный регулятор мировых процессов, действовавший от сотворения, – исчезла из сознания, а значит, из мира. Больше ни страхов, ни надежд, с нею связанных. И никаких ограничителей, только безбрежное пространство свободного выбора. Психоверсум переключился в состояние до-сотворения, когда, по слову Дина, все возможно.

Тогда и пришла Тьма.

Ее явление – мощный контрапункт к незабвенному Ильчестеру, как внешне, так и по смыслу. Там в небо из недр стремился столп слепящего света – плененное и весьма этим недовольное эго. Тут со всех сторон стекались тонкие струйки черноты – подавленных, осужденных, объявленных злом желаний, - собирались, дотоле расчлененные, в единый центр, чтобы расплескаться по земле волной. Там Дин пытался удержать Сэма от рокового шага – тут Сэм всяко подталкивал Дина и в конце концов сделал шаг за него, втайне от него и вопреки его запрету. Там Дину пришлось тащить оцепеневшего виновника торжества прочь. Тут он сам торопился удрать, да подвела верная Импала, забуксовав в промоине. А Импала, надо сказать, подводит не часто и не просто так.

И так же, как в Ильчестере, Винтов бросили на хиатус в этом печальном положении.

И ничего страшного не случилось, хоть творец и не прислал самолета. Сэм продрых под накатившей цунами, как под наркозом. А Дину снилась Тьма. Как сказано в одном не очень удачном фильме, "все происходит в голове. Если вы видите темноту, это ваш выбор".

Его необъяснимо влекло к ней, вопреки убежденности, что она – зло. Так сказал Смерть, не знавший ее, как и она – его. Наверное, Всадник просто изложил краткий курс официальной небесной истории. 

Одновременно в мире родилась кроха-Тьма – младенец будто бы человеческий, но не вполне. Гениальная находка авторов. Древний феномен тоже приходит в этот мир малюткой и растет, набираясь опыта, подобно всему сотворенному.

Вокруг новорожденной Амары взвихрились ядовитые эманации, отравленные ими люди, голодные и злые, стремились к малышке – чтобы защитить ее или же убить, кто знает. В Аду выли пленные архангелы, вгоняя в панику местный народец. На Небесах сработала не слыханная никогда прежде тревога. Монстры принялись плодиться и размножаться, как перед прибытием матушки Евы, - к грядущей войне…

Впервые с сотворения мир так единодушно перепугался.

Между тем мало кто в мире знал, что такое Тьма, и еще меньше знали ее лично.

Ангел и демон, собравшись за барной стойкой, – поистине праттчетовская была посиделка, -  понимали лишь, что явилось нечто "больше бога, больше Люцифера". Вкупе с бездарностью адской власти и отсутствием таковой на Небесах момент казался удачным для цветной революции. 

Кроули, единственный, кто не убоялся всемирной страшилки, принял сиротку под крыло, надеясь воспитать ее в духе лояльности к опекуну – цель-минимум, которую ставят перед собой все родители. И напоролся на ту же проблему, что и миллионы родителей. Он не успевал. Дитя росло слишком быстро. Не так, как амазонки, но значительно быстрее, чем хотелось бы старшему поколению.

Малютка Тьма с рождения вмещала древнюю Тьму и оттого была странной, если не сказать больше. И голодной – как все нормальные младенцы. Еще в колыбели знала алфавит, но не знала, что нельзя садиться в машину к дяде, предлагающему конфеты. Книжки с картинками безнадежно запаздывали – в самом нежном возрасте она увлеченно штудировала Данте в оригинале и и Гитлера в переводе и задавалась философскими вопросами. Столь раннее развитие, однако, не помешало ей учинить банальный тинейджерский бунт. Дядя Кроули честно пытался наладить доверительный контакт, даже изучал популярные брошюрки вроде: "Как понять дочь-подростка". Какое там. Дочери-подростки могут воспринимать родительский контроль более или менее терпеливо, но любить его и тем паче способствовать ему,  выбалтывая девичье сокровенное, – ну уж дудки-с.

Прелестный получился образ, двустворчатый. На одной створке – взросление вундеркинда в экспресс-режиме, со всеми типичными приметами, изображенное не без доброжелательной иронии. На другой – древность, тайна, глубинная взаправдашняя драма, истинная цена силы и самостоятельности.

Питалось дитя исключительно душами, чем причиняло приемному отцу немало хлопот и вроде бы подтверждало тезис, что Тьма – зло. Ведь бездушные лишались тормозов и автоматически становились убийцами.

Был, правда, такой Лен Флетчер, не то уникум, не то представитель редкого типа людей – из тех, у кого мораль разумна, а не чувственна. Его душа была вместилищем эмоций, без нее Лен утратил радость жизни, сохранив понятие о правильности и, эрго, контроль над своими поступками. У большинства, наоборот, нравственность – не логическая схема, а расплывчатые "ощущения", обретается не в мозгу, а в "сердце" и подсознательно воспринимается носителем не как радость, а скорее как помеха сокровенным желаниям. Рядовой сапиенс гордится ею, как веригами аскета, сам факт ее наличия мнит духовным подвигом, лишившись же ее, обретает покой и свободу – дары Тьмы. И немедля принимается радовать себя сбычей тайных запретных мечт.

И кто бы мог подумать, что у доброго копа или молодой заботливой нянечки такие темные мечты есть, а у фаната Лиззи Борден их не окажется? Что главный подозреваемый,  – на деле безобидный маргинал, а так называемые приличные люди носят в себе запас черноты, только и ждущей случая прорваться на волю? Что объектом скрытой ненависти может оказаться не только родитель, использующий ребенка как пепельницу, но и милейшая учительница Библии с ее нелепыми гипсовыми ангелами? О подростках и речи нет – эти, повинуясь гормонам, порой готовы убить предков сковородкой за малейшее посягательство на их хотения.

Но тинейджеры растут, и что станет с Голди, пособившей Винтам поймать демона Марко, - вопрос открытый.

Кроме того, Амара в еде неразборчива или, как сказал Смерть, "беспринципна" и сожрала гораздо больше демонов, чем людей. Можно ли засчитать эту несомненную пользу ей в актив?

Ее диета не уникальна. Когда-то давно так питался дядюшка Голод, нынче же и ангелы этим лакомством не брезгуют, даже новая категория монстров обнаружилась – душееды: обитают вне пространства-времени, владеют телепатией и гипнозом. Живут, чтобы есть. Амара ест, чтобы жить и учиться. По ее словам, поглощенные души даже не разрушаются, но пребывают внутри нее сохранными в покое и безопасности. Если не врет, значит, загробных станций в универсуме прибыло: кроме адской очереди в никуда, монстрической чистоты и вечных вторников с индейками, появились покой Тьмы и некое Ничто, которым Жнецы стращают Винтов. Или сии два – одно и то же?

Пища Тьмы - с горчинкой: люди и черти страдают, но, несмотря на это, страстно цепляются за исполненную страданий жизнь. Загадка для маленькой Амары. Она может забрать боль вместе с душой, но это лишь побочный эффект ее питания. Цель Тьмы - не помощь людям, впрочем, и не вред. Какова  ее цель – о том до поры не знал никто, даже дядюшка Кроули. Как ни подкатывал он к воспитаннице с аккуратными вопросами да провокативными предложениями – дитя лишь глазами хлопало и ответно прощупывало опекуна: хочу ли я наполнить весь мир злом? А ты, дядя?

Дядя терялся, признавал, что это будет скучно. Вообще, по мнению Амары, он не видел полной картины. Добро-зло, рай-ад – мелко, Хоботов…

Картину частично помог увидеть Метатрон, во времена оны сиживавший с творцом за рюмочкой и слыхавший от него то, что в официальной версии не значилось. А именно: что побежденная богом Тьма – родная сестра победителя. Вполне вероятно, старшая, ибо Тьма древнее Света. И что пресловутая победа на деле была принесением жертвы, без которой, понимаешь, сотворение мира невозможно.

Итак, Амара просидела эоны под замком исключительно ради самореализации криэйтора. Или не только? Смерть и Мет в унисон опровергли монотеистический миф о "творении из ничего" – видать, язычники были ближе к истине. Бог, уточнил Метатрон, – не кудесник, он труженик. Похоже, Тьма была не ритуальной жертвой, но материалом, из которого ее брат выстругал свой проект.

Здесь – объяснение всему, от намерений Амары до общего несовершенства мира. Какое уж тут совершенство, если он изначально выстроен на предательстве и насилии, именуемых "жертвой". Какая "порча божественной природы", постулируемая Библией, если природа эта - частицы Тьмы, размером побольше ли, поменьше, - базовый элемент всего живого, алхимическая первоматерия, использованная и вычеркнутая из жизни, объявленная врагом бога и людей, наглухо запертая возвышенными доктринами, о которых ни сном ни духом. Даже Смерти она не ведает - ибо вечна. Удивительно ли, что плененные частицы так рвутся на свободу, так нетерпимы к контролю, так обозлены?

Раскопки достигли рекордной глубины и наткнулись на нечто, напоминающее, по крайней мере, краешек ответа. Но что теперь с ним делать?

Конечно, Тьма хочет найти брата, затем она здесь.

Все, кто в курсе официальной истории, боятся, что она уничтожит мир, созданный за ее счет. Тут так принято: с кем поссорился – тому сломай игрушку, отними самое дорогое, заставь страдать, ущемив собственнические чувства. Они здесь очень развиты, эти чувства.

Но Амаре нравится неправедное творение брата. При всех его недостатках и безотносительно божьего сволочизма. Еще девочкой Амара робко говорила себе, что этот мир не без достоинств. Едва ли не главное из них – новизна. Старый-престарый мир для Тьмы весь, целиком – новинка. Изучать его, размышлять о нем - приятное разнообразие после вечности, проведенной в мыслях о злодействе и мести.

А ведь еще есть

Дин.

Ее освободитель, первое встреченное ею создание брата, живое и прекрасное воплощение творческого безрассудства, мораль, порожденная аморальностью, и преданность, порожденная предательством, представитель-предстоятель мира сего, переполненного светом, ужасом, болью и абсурдом.

И вновь это слово – очаровывающе. Тьма не знает Смерти, она всего лишь сменяет его, как он когда-то сменил ее. Может быть, их круговорот бесконечен. И объединяет их таинственная, но четко ощущаемая обоими связь с Дином. Очаровывающая. Оба помогают ему, и он помогает им, и порой помощь эта непредсказуема и невольна, но постфактум очевидна. Странный какой-то механизм. Нуминозный.

Сэм оспаривает честь освобождения Тьмы, Дин отмахивается: дверь и ключ были под его присмотром, и он их продолбал, не остановил Сэма – опять! – и теперь далет красуется на плече Амары. Правильно, незачем младшему знать, что, делая выбор перед лицом Смерти, Дин руководствовался не только и не столько интересами братика. Тем паче что Дин и сам в этом не уверен.

Он сейчас вообще мало в чем уверен, хотя следовало бы. Например, быть уверенным в том, что Тьму необходимо уничтожить. Или она хочет сказать, что он не должен ее убивать? – Или это хочет сказать сам Дин? – по-одесски ответствует Амара.

Стравил пар, называется. И стал пар Тьмой изначальной, гуляет теперь по свету от Дина независимо. Как уверял Ассаджиоли, то, с чем мы себя отождествляем, властвует над нами, то, с чем мы разотождествились, в нашей власти. Ну, решился Дин, отринул тождество с Каином и Печатью его, - и?

Он дергается, когда Сэм деловито спрашивает, готов ли Дин убить Амару, - имея в виду отсутствие адекватного оружия. Дело не в оружии и не в физической невозможности, - во внутренней, психологической. О которой он, поразмыслив, честно уведомляет Сэма.

После полутора, а то и двух цельных диноцентричных сезонов он отошел с авансцены, занял рядовое место в квартете. Ему нужно время. Им всем нужно, говорит он, внимательно взглядывая на Сэма, единственного, у кого все нужное уже есть. Чтобы госпожа Привычка приняла блудного сына обратно, требуются некие ритуалы, символизирующие возврат в безопасную зону допечатной эпохи. Ретроспективно безопасную, конечно. Привычную то бишь. Первейшее средство, ясно, работа. Еще замысловато-вредная еда, случайные связи, вид лихой и придурковатый. Еще – можно заглянуть в старые места, повидать старых знакомых. Получается почему-то не очень. Правда, "Дом у дороги" давно не тот, хотя пару лет назад и он, и охотница Хезер, кажется, его устраивали.

Еще – собственные заклинания всемогущества. "Мы". "Вместе". Все смогем, всех победим. Раньше же работало.

И прислушивается к себе, стараясь уловить эхо былой веры.

Полтора года он сторожил Тьму, отделенный от нее лишь тонкой дверью, и та эпоха не прошла бесследно – что-то она вывернула из души, какие-то пласты, притягивающие и пугающие. Амара, безусловно, зло, твердят все его убеждения. Но откуда тогда это чувство единства, той самой связи, о которой говорит она? Растущая пропасть между "должным" и "правильным" беспокоит его не первый день, но сейчас затесалось что-то еще. Какие-то "хочу – не хочу", "право имею", от которых Дин всегда шарахался, как от соблазна диавольского, с гневом и отвращением запихивал под самый дальний плинтус, будто ядовитый мусор. А теперь все наружу. И Кроули видит, как он смотрит на Амару, и Милдред видит, как он по ней тоскует, и даже Сэму теперь очевидна его уязвимость и порочность.

Что ж, он довольно прибирал на своем веку за другими, пусть теперь другие приберут за ним, он разрешает и будет помогать. Будет лезть во все самые опасные и неприятные авантюры. Только не против нее – лицом к лицу. Пусть руководство АТО – анти-тьмяной операцией – берет на себя Сэм. Так должно. Или правильно? Или нет?

В ноосфере есть все.  В том числе неканоничных библейских трактовок – пруд пруди. Например, бунтарь Люцифер, доблестно восстающий против отцовского диктата, в масскульте едва ли не популярнее традиционно порицаемого диавола. Пубертатная эта доблесть знатно высмеяна в суперверсуме. 

Образ Каина-праведника, запутавшегося в должном и правильном, не так распространен, но и тут можно нарыть занятное, вроде версии Г. Басара, ищущего новые смыслы в тонкостях библейской грамматики. В частности, знаменитая и загадочная божья реплика про "грех у двери" получает у него вполне супернатуральное прочтение. Теперь она про "дверь греха" - тщеславного, суетного Гевеля (значение имени – "тщета, суета"), через которого зло проникает в мир. Каин ("приобретение, созидание") должен "властвовать" над ним, дабы предотвратить беду, независимо от того, одобряет ли он возвышение (поощрение богом) Гевеля или же огорчается этим знаком внимания. Но Каин не справляется, не может остановить брата на ложном пути и в отчаянии прибегает к крайнему, заведомо неверному средству…

А несколько лет назад юнгианский аналитик Натан Шварц-Салант обогатил ноосферу книгой "Черная ночная рубашка. Комплекс слияния и непрожитая жизнь". 

Это про Дина. Про Амару. Про нас.

Про всех.

Комплекс, понятие которого автор вводит в обиход (лучше называть его фузионным, как в оригинале), – не патология. ФК при нас всегда, но пока наша жизнь, внешняя и внутренняя, течет стабильно, он спит. Как дракон, свернувшийся защитным кольцом вокруг святыни, той самой, что свыше нам дана, замена счастию она. Которая дарит психологический комфорт, успокаивая повторением, неважно, полезно или вредно повторяемое. Стоит посягнуть на госпожу Привычку любым способом – сменить работу, или партнера, или образ мышления, или способ чувствовать, в конце концов, просто пожелать реального счастия вместо его "замены", - и дракон просыпается.

Увы, любое изменение, любое развитие неизбежно натыкается на этот "архетипический паттерн, организующий жизнь "между" известным и неизвестным". Или, точнее, дезорганизующий. Это зона хаоса, безумия, утраты каких бы то ни было опор. Чем кардинальнее нарождающиеся перемены, тем мощнее сопротивление, вплоть до тяжелых психотических симптомов.

Все новое поначалу жмет, тревожит и пугает. Потом мы адаптируемся. Привыкаем. Начинаем любить наши привычки. Возводим их в ранг священной традиции. Воспринимаем как "естественный порядок ". Где-то в середине этого пути начинаются стагнация и регресс, коим подвержены как индивиды, так и целые социумы.

А универсальная эволюция требует своего – движения, роста, усложнения. Чего-то нового. Опять. В нас наверчено столько всего, что высвободиться одновременно и сразу стать совершенным индивидуумом оно не может. Как не могут кирпичи в один миг образовать готовое строение. Только постепенно, этап за этапом, ряд за рядом. И никакой этап не может считаться последним. Остановит стройку только смерть.

Или банкротство личности.

Всякий раз, когда индивидуация предъявляет новые требования к сознанию и к новым отношениям с самостью, комплекс слияния вновь поднимает голову из активизирован­ного фузионного поля.

ФК – очень личный и в то же время архетипический процесс, восходящий к бесчисленным мифам о творении порядка из хаоса. Суть его в том, что попытка сотворить новый порядок всегда увеличивает беспорядок в рамках старой системы.

Это мучительнейший этап, парализующий мысль и волю и сводящий с ума в самом буквальном смысле.

…в ядре ФК лежит психотический процесс, создающий не только колос­сальное смятение, пустоту и ужасающий страх исчезновения Я, но также и страх крайней формы гнева, похожего на феномен, известный как "дорожная ярость". Степень подобного гнева настолько превосходит пределы человеческого эго, что мож­но даже назвать его архетипическим. Джеральд считал, что это грозит ему опасностью превратиться в нечеловеческое сущест­во, последствия действий которого будут ужасны и деструктив­ны; стало быть, ему нужно было прятать это ужасное состояние от собственного сознания, равно как и от всех остальных.

У пациента по имени Джеральд Печати Каина не было.

Это далеко не все прелести ФК. Его главное свойство – неудержимая тяга слиться воедино с кем-то или чем-то (партнером, работой, идеей, наркотиком, способом поведения) и одновременное отторжение. Художник, обожавший свою работу, в этот период испытывал панические атаки и физическую боль, едва брался за кисть. К сему прилагается отсутствие коммуникации, связности, логики, будто твой абонент – Солярис. Или же будто пытаешься поговорить по душам через Большой Каньон, помянутый не однажды и СПН-авторами, и Шварц-Салантом, – расщелину, непроницаемое для общения фузионное поле, символ ужасающей индивидуационной изоляции, свойственной архетипическому ядру Самости. Ведь что такое Большой Каньон для Дина? Несбыточная мечта о духовной пище, честно поделенной на двоих. А для Сэма? Смешное приключение из детства, которое дурак Дин, ехавший тогда на пукающем ослике, как Санчо Панса, позабыл…

Они вместе, но между ними пропасть.

В итоге комплекс переживается как некое мучительное "слипание" с объектом вместо истинного единства. Чистый пример – зависимость и созависимость, главный фактор которых  – всегда ФК: 

Зависи­мый и санкционирующий зависимость человек разделяют общее фузионное поле, не испытывая взаимной связи или при очень скудной связи. Ибо даже если поведение созависимого может быть исполнено любовью или наполнено злостью и глубо­кими переживаниями, вызванными предательством, все равно в этом очень мало реальной, сознательной связи между зависимым и созависимым партнерами.

Крайний страх отделения, создаваемый комплексом слияния, питает дисфункциональное, созависимое поведение, маскируя его иллюзиями самоотверженной любви.

В целом, человек ощущает себя влипшим во что-то, ему на самом деле не нужное, но не может выбраться – как муха в повидле. От сомнений в правильности сего печального положения рождаются гнев, и страх, и тревога, и многое другое. Надо выбираться, но страшно выбраться, отделиться. Плохо и мерзко так, как есть, но ведь жил же до сих пор – может, ну его, это развитие… Но все-таки очень уж плохо и мерзко…

Такие состояния соединения сопровожда­ются полным беспорядком, который алхимики называют nigredo — "темнее темного", "источником безумия"; это ужасное состояние, от которого "погибли многие", но, тем не менее, оно есть основное условие, без которого любая трансформация не будет стабильной.

Теряется опора, рушатся защитные стены. Кошмар. Открывающий путь Самости.

Знаковая 10.22, живописующая пиковый момент нигредо, названа в честь песни Iron Maiden "The Prisoner", в свою очередь посвященной одноименному культовому сериалу. По ходу расправы со Стайнами, а заодно и с былыми принципами, Дин действительно попал в плен – к копам и тем же Стайнам. Но не всерьез и ненадолго: против диновой ярости вся их юридическая и магическая мощь – что плотник супротив столяра. О каком же "узнике" тогда речь?

Тезка-сериал – об агенте спецслужб, который, устав от моральной небезупречности своей работы, решает свалить. И наутро просыпается в некой Деревне, изолированной от мира географически, технически и мистически. Где у людей вместо имен – номера и откуда фиг сбежишь. Каждая серия начинается воплем экс-агента, ныне Номера Шесть, вошедшим в песню, книги Стивена Кинга и много еще куда:

- Я не номер. Я — свободный человек!

В ответ – издевательский смех Главзлодея, Номера Два.

Какая Деревня удерживает Дина В., низводя его личность до Персоны, - слишком известно. Время от времени он совершает побег, но от того, что носишь в себе, не сбежать. Чтобы вырваться, нужно сперва переустроить саму Деревню изнутри. Никто не говорит, что будет легко.

Также важные симптомы ФК - чувство унижения как следствие непрожитой жизни и "суррогатная кожа", прикрывающая израненную эмоциональную оболочку. Диссоциация, фантазии, самоненависть – у кого что. Помнится, первый "теневой гость" Дина был большим специалистом по таким кожам…

Возможен и примитивный нарциссизм, или приступ бреда, или ментальный регресс. Вообще, кажется, ФК генерирует симптоматику всего психиатрического спектра. Одна радость – это все-таки не болезнь, и это проходит. Когда-нибудь. Авось.

Сам акт того, что человек становится сознательным по-другому, например, соединяясь с чувствами, как никогда до того не делал, а затем вынужденный жить жизнью в контексте старых паттернов и старой рутины, структурно есть то же самое, что и привнесение новой формы порядка (нового осознавания) в другую систему с прежде су­ществовавшими формами порядка и энергии, и в результате тоже создается беспорядок. Вот одна из причин того, почему на­чало творческой работы может идти рука об руку с чрезвычай­ной тревогой и даже кошмарами.

Что корни наших привычек, когда-то адаптивных, а ныне тормозящих развитие, - непереработанные старые травмы, не новость. Название книги - "Черная ночная рубашка" – образ, который Шварц-Салант позаимствовал у своей пациентки. Ей ночь за ночью снилось, что она в материнской ночнушке – плотной, сковывающей, удушающей. Ее непрожитая жизнь – во многом заслуга ее матери.

Другой пациент осознал в ходе терапии:

Как только у меня появлялось что-то, отец разрушал это.

На долгое время в нем закрепилась подсознательная уверенность: не стоит и пытаться приобретать да созидать, все равно будет уничтожено.

Выкопать и отработать вытесненные переживания необходимо, но недостаточно для индивидуации. Это путь к облегчению, а не к обновлению. Твердое решение "с понедельника стать новым человеком" тоже не поможет. А наихудший способ справиться с ФК – кавалерийский наскок, воинственное геройство. В мифах герои обычно побеждают монстров, присваивая их энергию. Попытка же зарубить ФК мечом приведет лишь к еще большему унижению – тщетного усилия, провала, осознания неспособности взять свою судьбу в свои руки. И поделом: ну кто сражается с повидлом на мечах?

Этот комплекс предполагает определенную цель, достижимую не через «героическое» стремление к преодолению трудностей, но че­рез героизм совершенно иного рода: здесь требуется сила вытерпеть внутренние страдания от дезорганизации, характерной для болезненных душевных и физических состояний, и, что решающе важно, чувствовать себя ограниченным подобными условиями.

Самоограничения – это по диновой части. Принять как факт свое грехопадение, свое безумие, свое бессилие – и жить с этим, продолжая попытки осмыслить происходящее и выбраться на иной уровень, в иное измерение бытия.

Человек должен страдать сознательно, а не надувать себя путем диссоциации или уничтожением предполагаемого источника ужаса. (…) Активная, сознательная защита и сила также необходимы. Но сначала именно из хаоса, невежества и страха, а не из нашей силы, духовной веры и знания родится но­вое сознание и новый образ Я.

Только хаос, любой сложной структурой воспринимаемый как угроза, несет в себе достаточно мощные хтонические энергии, без которых измученному кошмарами ФК человеку с индивидуацией не справиться. Но принимать их страшно, потому что хаос – угроза, так в подкорку большими буквами впечатано. Замкнутый круг.

Чтобы бутыль Кляйна была сконструирована, ей нужно ворваться в саму себя, отсюда дискретность. Это действие зачастую воспринимается как табу, во многом это сходно с тем, как Юнг понимал табу на инцест как запрет на про­никновение в бессознательное. … именно это табуирование оказывается источ­ником сопротивления сознательному присвоению хтонических энергий, необходимых для проникновения в поле.

Липкая и бессмысленная психическая субстанция ФК, по сути, "субстрат", "первичная материя" алхимии. Прах мерзкий, никчемный, простейший, единообразный, итог разложения всего сущего. Из него создается камень мудрости – Самость. И мир - личность.

Как и prima materia, ФК можно найти везде - в неизлечимом поведении и ригидных привычках, тайно создающих ненарушимую "безопасную тер­риторию" человека, укрепленную мазохистической покорнос­тью, которая жертвует сутью и потенциальными возможностями, ютясь в темных уголках отношений, застрявших в старой колее и булькающих обидами и презрением…

В "культурных пластах" нашей психики ценности и отходы перемешаны как попало и законсервированы слежавшимся прахом - неорганизованной первоматерией. Ее бы разобрать на атомы и сложить из нее что-то путное.

Архетипическим ядром ФК автор предлагает считать драму Аттиса и Кибелы. Правда, по его мнению, в финале герой, пережив безумие, исцелился. Но, возможно, это не совсем верная трактовка. Скорее исцеление произошло за счет регресса в безопасные границы. Ведь Аттис, согрешив с нимфой, не просто сходил налево: он пытался создать новый, независимый от Кибелы союз. Впав в отчаяние от ужасного гнева богини, убившей, заметим, не Аттиса, а бедную нимфу, он оскопил себя, то бишь отрекся от собственной созидательной силы, от потенциального отцовства как возможности и внутреннего бессознательного требования, и в таком новом, уже бесплодном виде вернулся в свое дореволюционное повидло. И был принят, и утешился, да. Можно ли считать это победой?

Аттис потерпел поражение, как и Гамлет, пионер нового психологического времени, несший в ригидную среду невиданное прежде творческое качество – рефлексию. Ему, считает Шварц-Салант, не хватило "тьмы" для поступка, прорыва из той вязкой, парализующей системы координат, в которой он находился. Но Гамлет, по крайней мере, не отрекся от себя. Аттису не хватило того же, и он вернулся за хтонической энергией к Великой Матери, отказавшись от попыток овладеть ею. Не Аттис обрел силу Матери – Мать обрела покорного калеку. 

Да, как ни печально, все мучения ФК отнюдь не гарантируют хэппи-энда. Процесс индивидуации может занимать годы, десятилетия, всю жизнь, чередуя подвижки в развитии с остановками-откатами, и в конце концов герой все-таки может сдаться, проиграть, лишиться созидающей способности и даже жизни. Причем неизвестно, что хуже.

Одного существенного компонента недоставало: хтонического измерения. Это психологически относится к особенно сильным аспектам человеческой тени, без которой способность желать, "Я хочу" как состояние, не всегда санкционированное духовными или коллективными ценностя­ми, редко появляется в жизни человека. А когда оно появляет­ся, то проявляется в компульсивных, безумных формах, которые обычно деструктивны, а не созидательны, в своей ломке границ.

Его числят злом, потому что оно безумно и деструктивно. Оно безумно и деструктивно, потому что его числят злом. Едва выбравшись из предвечного каземата на свет, оно уже всем ненавистно, хотя никому не известно. И духовные ценности атакуют его по традиции, которую сами считают сказкой, веря, что оно - угроза. Прелестно.

К слову, дьявол не относится к категории теней ни визуально, ни содержательно. Денница родом с Небес, он, и павши, остается Светом, все его греховные аспекты прозрачны и открыты, никакой тайной драмы, никаких сомнений в собственной правоте. Он ведет принципиальную брань против внешних, а не внутренних ограничителей. Дьявол и, частично, его творения демоны – существа в общем простые, руководимые незамысловатыми мотивами гормонального или характерологического генеза. Таковы подростковые бунты или стремление к ложной независимости у шизоидных незрелых личностей.

Тени же – гости из непрожитой жизни, которыми их владелец не гордится, а тяготится. Они напоминают хозяину о понесенном им ущербе, предлагают неистраченный потенциал, требуют своей доли участия в бытии, нахально инициируют переход к новому качеству психической жизни, которого тот и не хочет вовсе, и боится панически.

В это время человеку необходим близкий друг-эмпат, способный разделить и контейнировать неизбежную тревогу перехода, в идеале – помочь совершить и сам переход. Но чаще тот, кто рядом, воображает, что непривычные тенденции надо давить – вишь, как бедняге от них плохо, - и призывает на голову пациента все силы света и добра, включая сатану. Лишь психоаналитик, оказавшись в роли такого друга, способен осознать, что

мои старания помочь на самом деле представляли собой компульсивный поиск знакомого решения, некоего освобождения от моего собственного дискомфорта.

Пациент же, страшась и стыдясь внезапно возникшей у него потребности желать чего-то для себя, ненавистного, стесняясь причиняемых окружающим неудобств и зачастую не понимая сути происходящего с ним, сам санкционирует охоту доброжелателей на свой индивидуационный ресурс.

Чтобы разорвать мертвую хватку фузионного комплекса, чело­век должен проделать долгий путь от той роли, в которой у него или у нее вовсе нет потребностей, к тому, чтобы осмелиться на скандальную демонстрацию своих нарциссических потребнос­тей в самых примитивных формах. Тогда комплекс становится порталом, через который приходит новая самость.

У Дина, идущего к своей самости как минимум девятый сезон через закономерные подвижки и откаты, до сих пор даже Эго теневое, а со Сверх-Эго и вообще черт-те что творится. Но два последних года наблюдался серьезный прогресс, под конец прямо-таки обвальный по его меркам: "оживление" молодых частей психики (эпизод с ведьмой) и частичная проработка Персоны (исповедь и диалог с Бенни) – за короткий промежуток времени. Предпочтя же Тьму Смерти, он совершил настоящий прорыв. Хоть и "не нарочно". Теперь Амара представляет его глубинные интересы, устраивая скандальные демонстрации в поисках бога и разоблачая дефективность актуального мироустройства. С ее высвобождением психотические проявления закончились, и Дин, отстранившись от Тьмы, получил возможность изучить ее и осмыслить собственные смешанные чувства, вступившие в острый конфликт с сознательными установками.

Чем упорнее Дин совершенствовался в искусстве "забывать и прощать", тем глубже становилось подземелье Амары, тем длиннее ее счет. По факту, конечно, их общий. Мир создан жертвой, из тела жертвы и жертвой поддерживается. И это их жертвы. Их непрожитые жизни. Ради жизни и самореализации их братьев, ради их права свободно творить свои миры. Священная заповедь – "Никогда не ставь свои интересы превыше интересов брата" плавно вырождается в аскетическое "Не пожелай ничего для себя", потому что любое "для себя" конфликтует с интересами брата – ведь это его мир.

То, что Амара смеет требовать своего, в рамках этого мира делает ее злом, с которым надо бороться. Но ее требования справедливы. Поэтому бороться трудно. Даже пожирая души, она всего лишь возвращает себе малые частицы себя же. Ведь и свет, с которого началось творение, создан из тьмы.

Тьма – это бесконечное непроявленное, безграничный потенциал. Не зря "тьма" означает не только отсутствие света, но и множество. Ее брат - проявитель, скульптор, придавший ей форму, какую пожелал, выбрав из тьмы возможностей одну и тем ограничив ее. Поэтому, а не по имени, он – бог. Назваться-то богом дело нехитрое. Произведение его велико и местами прекрасно, но, увы, все же так далеко от совершенства, что некоторые его творения вообразили его злым демиургом, пленившим мудрую Софию. А те, кто верит в его благость, разработали аж целую теодицею в оправдание наблюдаемых дефектов.

Непроявленное – не зло. Но возможность зла. Или добра. Или чего угодно, еще не воплощенного.

Бог много кого закрыл в темницах. Люцифера. Бесподобных своих левиафанов. Но все они – его творения и подчинены его правилам. Или его воле, что в рамках созданного одно и то же.  Тьма – нечто новое в его мире. Она равна ему или превосходит его. Она вне правил.

Амара не собирается поглощать мир, восстанавливая полноту себя. Что сделано, то сделано, от нее не убыло: она – это все сущее, бывшее и будущее, ее хватит еще на много, много миров. Идя по этому миру среди людей, она счастлива, и не зря сопровождает ее незабвенная " Girl". Не битловская, разумеется, - Нила Даймонда. И своего мужчину она уже нашла. Он очень похож на ее брата и все-таки другой. Он не жертвует ближних своему эго. Ему проще отказаться от создания собственного мира.

Но зачем? Если мир основан на порочном принципе жертвы за каждый акт творчества, может, стоит отменить не творчество, а принцип?

Амара – большая фантазерка, ибо не от мира сего и не связана его законами. Она отрицает не созидание, а его кровавую цену. Не бытие, а сопряженное с ним страдание. Мир нуждается не в уничтожении, а в исправлении. Она ведь тоже может творить, и получше брата. Он и пожертвовал-то ею, потому что убоялся конкуренции. Что ж, бывает. Но проверить эту смелую заявку можно лишь опытным путем. Хорошо бы, конечно, выслушать и другую сторону. Беда в том, что этой другой стороны как бы и нет вовсе. А если и есть - не докричаться.

"Богом всегда на­зывается превосходящий все остальное психологический фак­тор. Стоит ему перестать быть таковым, и он делается просто именем. Мертва его сущность, ушла его сила" (К. Юнг).

Прежде чем двигаться дальше, нужно разъяснить это фактор. Что он такое, чего ему надо? В чем его сила, в чем смысл его правил, его сюжетных решений, если, конечно, смысл вообще имеется?  

Дин отказался от поисков, соорудив себе замену смыслу и счастию из привычек защитника. Амара не отказалась.  

Она идет по ложному следу брата. Говорят, он слышит молитвы. Она молится. Глухо. Говорят, он защищает своих верных. А если их немножко поубивать? Ноль реакции. Она говорит людям – ее брат манипулирует ими. И тут глухо. Она демонстрирует немного страшных чудес, и – упс! - верные уже готовы принять ее за своего бога. Такая заманчивая возможность – но Амаре не нужен престол брата, ей нужен сам брат. Она зовет его, но откликается лишь Дин.

Он порицает ее способы достучаться до Небес, но она хочет во что бы то ни стало заявить и отстоять свое право на проявление. И нет, она не будет богом, ибо он – свет, а она – тьма.

Дин всегда боялся Тьмы, думая, что Тьма – это нечисть, черти, дьявол. А это все были творения божьи. Он не знал, что она равна творцу и предана им. Ему даже присниться не могло, что он ее полюбит.  

Связь "Дин – Амара" многозначна и противоречива, как смыслы буквы "далет".

Еще раз.

Литера "далет" – это нищий, не имеющий ничего своего. Все, в чем он нуждается, принадлежит богу. Остается уповать на милостыню.

Это самоотречение. Личность нищего – тоже собственность бога. Хочет бог – любит свою вещь, хочет – с кашей кушает. Право имеет.

Это дверь. В которую можно войти, обретя дом, или выйти, обретя свободу, или приколотить к ней свое ухо в знак вечного рабства.

Это бхина Далет, царство тьмы и "голова" творения, вырастающая на невинно-хищном естестве, в которой впервые зарождается сознательное желание получать для себя – основа саморазвития. И еще – критический интерес к тому, что именно она получает, от кого и зачем.  

Наконец, это – внезапно - равенство богу: способность человека "возвысить" и "благословить" бога при условии взаимности. Разделить с ним радость творения. По-братски.

Здесь обозначены проблемы и решения, данность и возможность, ограничения и потенциал, и весь пестрый ворох перечисленного – из сферы отношений с божественными братьями. И все это – сама Тьма.

Но ее связь с Дином этой сферой не ограничена. Амара – не только завершающая фигура в теневой галерее, Тень Теней, непроявленная часть нумена и равная интегральная "половинка" Самости. Она его спасительница. Дин знает это с того момента, как вынырнул из-под черной цунами. Она уберегла его от фатальной ошибки, от личностного суицида, по факту. Все к этому подталкивало – команда, убеждения, Смерть. Только благодаря вмешательству Амары он сохранил себя.

Мало того, она еще и несомненная, истинная анима Дина. Что не упрощает их отношений. Если темная анима – "негатив" женских качеств - фигура обычная, то тень и анима, персонифицированные в одном образе, - большая редкость. Их интеграция и по отдельности-то – задачка непростая.

Проблема интеграции женских качеств — позитивных цен­ностей близости, нерационального или лунного взгляда и Эроса; а также негативных или теневых качеств, таких, как де­структивное видение и угрозы покинутости — центральна для тех трудностей, что сопряжены с проявлением самости.

Чему удивляться: оба архетипа были категорически вытеснены из сознания как неприемлемые для Персоны. Они просто не умещались в то скудное существование на крохотном клочке бытия, которое Дин себе дозволил. Там было место только охоте и Сэму, объединенным в категорию священного долга и прикрытым флером суровой воинской дружбы – впрочем, сильно поблекшим на фоне Бенни. Тень непрожитой жизни и анима, творящая душа личности, были заперты ни за что ни про что в одном бессознательном каземате, обе – пережившие отверженность, предательство, нелюбовь, ненужность, забвение. Они росли, питаясь тоской и яростью, и выросла Тень до Тьмы изначальной, материи творения, и выросла Анима до сестры бога, равной соперницы творца. И слились в одно.

Будь это только тень – скорее всего, была бы братом, и не факт, что божьим.

Так что влечение Дина к Амаре, столь его беспокоящее, - добрый знак. Который он рискует свести на нет, привычно ненавидя себя за эту "слабость". Бог не терпит конкуренции. Может ли Амара не быть злом? Может ли она ужиться в сотворенном мире, не разрушая его? Дин не верит. Она же говорит, что в итоге получит все. Как всякий страшный монстр, жаждущий миром править и володети.

До Амары все получал Смерть. Даже бога. Это было в порядке вещей и не только не разрушало, но стабилизировало мироздание. С ним Дин почти подружился. Хотя влечения к Всаднику не испытывал, во всяком случае, такого.

Тьма – не в порядке вещей, потому что раньше ее не было. Вернее, Дин ее не знал. Она была всегда, но сокрытая. Субъективно это одно и то же. А теперь, ишь, явилась и хочет всего.

Цельность – такое загадочное слово. Где вы, обе Чарли из страны Оз?

Дин слышит только "или – или". Или свет, или тьма. Свет – хорошо, тьма – плохо. Третьего не дано. То есть в диновой голове его не дано - не вмещается. Конечно, она ищет брата для мести – что еще могут означать слова "свести счеты"? Зачем темная Чарли искала светлую? Зачем светлая Чарли пожертвовала темной? Амаре ничто не мешает заполучить власть над этим миром прямо сейчас, стереть его, выжечь, сделать с ним что угодно, но пока стереть пытаются ее саму, как уже проделали однажды…

Дин – творение божье, принцип жертвы для него естественен, как воздух. Чтобы получить свободу от обстоятельств, устоев, обрести власть над собственной судьбой, нужно кем-то или чем-то пожертвовать. Обоюдная свобода без жертв – такого он не знает. Это же мир бога, его правила. Сказано – не убий, и Дин живет строго поперек этому правилу. Тьме убивать тем более нельзя, потому что она жертвами выманивает играющего в прятки творца. А это как раз по его, бога, правилам. Поэтому нельзя. И менять правила тоже нельзя, потому что они божьи, и мир божий, и это вообще кощунство. Ибо сказано – не пожелай.

Он, бывалоча, костерил бога за преступное равнодушие, пугая суеверную команду, - и все же втайне надеялся, что, быть может, чего-то не понимает, что тот явится, и все объяснит, и разрулит. Потом гневные речи сменились саркастичными репликами. Потом и они исчезли. Дин устал надеяться и устал гневаться. Что толку. Он принял те правила, какие есть, затолкав свои возражения туда же, куда и все остальное, - в глубины непрожитого. К Амаре.

И вот пришла жестокая, разделяющая диновы убеждения, и поэтому ее необходимо уничтожить, дабы сохранить порядок, от которого сам Дин не в восторге.

И когда ангелы, слуги добра и света, важно заявляют, что для победы над злом нужны жертвы, Дину возразить хочется, но нечего.  

Черно-белая логика, вернее, алогичность, воспитанные всей жизнью охотничьи инстинкты требуют сопротивляться всему непривычному. А чувству Дин боится довериться. Его сестра-интуиция мертва – обычное дело для ФК. А божья сестра – совсем другое дело. Она предлагает блаженство – ему, знающему лишь служение. Она предлагает свободу. Собственное сотворение. Она предлагает ощутить себя любимым. Поверить в то, что есть глаза, которые видят его не Савельичем. Есть сердце, для которого он - единственный, суженый. Такое насущное и такое преступное требование в мире, где на все божья воля, а наградой за ее исполнение – лишь случайная милость.

Так непривычно.

Вот, скажем, ангелы. Когда-то он с ними дрался. Сейчас привык, ничего, твари божьи все-таки. Светлые. Гады только бессовестные, засранцы пернатые, время от времени убивать надо. А так – ничего, свои. Одного из них Дин даже признал другом и братом.

О том, чтобы признать сестрой Амару, речи нет. Связь их – двусторонняя, влечение обоюдно, он не может сопротивляться, но и она тоже. Однако Дин даже не пытается использовать свое огромное влияние на нее. Издержки самооценки. У нее уже есть брат. Хотя у Каса их толпа, и ничего, не мешает.

Небеса, неотъемлемая часть СПН-мифологии, конечно, тоже не остались в стороне: Тьма – априорная угроза им, духовным ценностям типа заповедей, традиций, посмертных пряников и прочих священных окаменелостей. Мнения, правда, разделились, немалая часть крылатых полагала, что ну ее к богу, сестру евойную, - он ее обидел, ему и разбираться. Тьма-то ангелов не трогает. Но "ястребы" убедили ширнармассу, что тронет непременно, нанесли превентивный удар и огребли по сусалам. Правда, и Амаре досталось чувствительно. Массированная атака моральных требований способна парализовать всякую внутреннюю жизнь. И тогда Тьма, лишившись самосознания, вновь растечется окрест аморфной первоматерией побежденных потребностей, погружая психоверсум в потемки нереализованности.

Амара приняла вызов, усмотрев в нем шанс привлечь внимание брата, зная, что риск, возможно, смертелен. Дина же услала прочь. Сражения тьмы со светом – не человеческого разума дело, не те у него, разума, скиллы.

Позже Дин прислал за ней, живой или мертвой, свою мораль. Может, не стоило?

Кас.

Самый простой элемент в нашем квартете, хотя судьба его выкидывает сложные коленца. Каждый загиб столь закономерен, а реакции Каса столь класси, что хоть в учебник.

Прошлосезонный квест "Позаботиться о Клэр" вскрыл в касатике редкое качество – "страх божий", в том смысле, в каком его толкуют самые гуманные вероучители: не страх наказания, но страх огорчить, разочаровать значимую персону. Умничка Клэр, по понятным причинам не страдающая папиным идеализмом в отношении ангелов, инстинктивно выбрала верную тактику – Каську строжит и цукает, все его воспитательные поползновения пресекает, дистанцию держит, лишь иногда вдруг даст галстучный совет или просто молча обнимет. Пернатый смиренно принимает от нее все, повинуется ее решениям и тем больше дорожит поощрениями, чем они скупее.

Дину бы так. Он тоже начинал общение с Касом со строгости, как власть имеющий, тем и поразил на первых порах воина божия. Затем перевел его в статус брата, и ангел распустился, аки цветочек. Нет, в общем-то он расположением Дина дорожит и мнение его ценит, но больше теоретически, где-то глубоко в душе. А чего напрягаться, если главный атрибут этой многоуважаемой персоны – всепрощение. Не накосячишь – не покаешься, и чтоб Дин да семью свою не амнистировал?

В антипечатной операции Винты, как известно, заняли противоположные позиции; Кас колебался посередке, впрочем, отчетливо тяготея к полюсу Сэма. Ведь все умрут, все, а он, бессмертный, будет целую вечность наблюдать за таким же бессмертным потемневшим Дином, а Дин даже внимания не обращал на грядущие нравственные страдания ангела. 

Волатильный, как нефтяной рубль, всю дорогу Кас выражал праведные сомнения, затем неизменно давая себя уговорить. Особенно его волновало то самое мнение Дина. Нехорошо, что Дин не в курсе, напоминал он, воруя ли Метатрона, присматривая за Ровеной или выполняя ее поручения. Как же быть с предупреждением Дина о последствиях, вздыхал он, следуя страстным сэмовым указаниям.

Точно так же он успел посочувствовать Ровене – бедная она с таким сыном, - и Кроули. Бедный он с такой матерью…

Столь принципиальная позиция привела его в состояние бешеного пса. Тюкнутый "бестиарумом" благодарной ведьмы, помчался Кас куда налитые кровью глаза глядели, хотя следовало бы сразу к Винтам. Но нет, он сперва пытался, яко Дин, одолеть злую магию в себе, забившись в какой-то сарай; когда обеспокоенные омереканские феллахи вызвали полицию, Кас воззвал к братьям небесным. Эта дурость стоила жизни Ханне, а братья ничего не помогли. Злые они были и глупые: Кас им – про Тьму, они ему – вынь да положь Метатрона или хоть Винчестеров. Поубивал их Кас за Ханну и, совсем перепугавшись, наконец рухнул в бункер: так и быть, нате меня, спасайте.

Вроде и драматично, да выглядит отчего-то пародией на озверение Дина после смерти Чарли. Ни осознанности, ни воли, только немой вопрос в небесных очах, как у Муму: "За что?"

Винты, конечно, спасли: раскинули ловчую сеть, добыли Ровену, заставили снять заклятие. И заплатили за это всего-то разбитой диновой скулой – Кас напоследок взыграл - да легким психологическим дискомфортом. Ушлая ведьма и в плену загадывала выгоды, угадывала поводы и кольнула-таки в парочку больных мест. Нагло круглила глаза, выспрашивая, какое великое зло опять выпустил на волю Дин Винчестер, запамятовав, как только что хвалилась собственноручным снятием Печати. Ненароком сдала Сэма, попрекнув невыполненной частью сделки – выжившим Кроули. Сэм прижал уши, как нашкодивший кот, Дин омрачился. Не из-за Кроули, конечно, просто секретики ненавидит. Что, кстати, абсолютная правда.

А от лечения скулы Дин отказался. Может, решил, что теперь законная очередь Каса ему морду бить. Или хотел отвлечься от иной боли.  

На реабилитацию Кас залег в бункере и прикипел к терапевтическому телевизору, напряженно вникая в чужую готовность к отцовству и прочие актуальнейшие для его экзистенции темы. Сэм посоветовал для отдыха, Кас и втянулся. Он, впрочем, и раньше тяготел к голубому экрану. Получив от Дина втык за неправильное самолечение, попытался было выйти наружу – и не смог: налетели, закружили видения-ощущения: всепожирающая ярость, убиваемый Кроули, убиваемые ангелы, побиваемый Дин…

Нет уж, чужие горести, обсуждаемые в ток-шоу, переживать как-то приятнее, чем в своих маленьких недостатках копаться.

Это уже не на Дина шарж. Кто узнал себя – лес рук можно опустить.

Выгнал Каса из бункера все тот же телевизор, куда затесался Метатрон, то бишь опять Марв, подвизающийся ныне на поприще вольного видеострелка. Его Кас все еще сильно не любил и уже не боялся - удачное сочетание. Полетел ангел к экс-ангелу вытрясать инфу об оружии против Тьмы. Вместо того наслушался жалоб на паршивую человечью жизнь. Пищеварение Марва больше не восхищало – уж больно затратным оказалось, зараза, а снискать хлеб насущный, чудесами не владея, представьте, непросто. Зато бывший писец божий воспел реальность, изобилующую такими нуар-сюжетами, какие и не снились безвременно усопшим искусству с религией. Заодно он устроил Касу эффективную терапию, ибо проницательности с благодатью не утратил – мгновенно поставил точный диагноз. Касе-то не полегчало после обретения благодати. Манипулируемый кем попало, он пережил шок и схлопотал посттравматический страх причинения насилия. И так омерзительно Марв этому радовался, что Кас немедленно излечился, предъявив ощутимый результат метатроновой роже.

Всегда пожалуйста, Касенька.

Кроме того, он унес в клюве сведения о родстве Тьмы с богом и переходящую скрижаль про демонов, наивно спрятанную Метом под матрасом. Будто она все еще кому-то нужна в эпоху бушующих надмирных энергий.

Забесплатно подлатав траченную ведьмой психику, Кас включился в общие хлопоты – собрал Сэму добиблейскую информацию. Это было что-то гомерическое. Вся письменность мира до вавилонского пленения по версии Каса уместилась на четвертушке стола. Состояла она из пары-тройки свитков и десятка книг вполне современного вида, содержала латынь либо арамейский и обреталась почему-то в Газе. И ведь никто от Каса не требовал вести самостоятельные раскопки, даже по заброшенным монастырским схронам, как Чарли, шастать, - достаточно было прошвырнуться по музейным и университетским хранилищам, и добытое не уместилось бы в бункере.

Впрочем, оно и к лучшему. Сэм не полиглот, и не Мардука же призывать, с его бесценным опытом творения мира из Тиамат. Каждому поколению - свой Мардук.

На Амару Кас нарвался, выполняя просьбу Дина – узнать, пережила ли она бой с ангелами. Если нет, Дин зачем-то хотел получить ее тело, если да – велел бежать. Но Кас же герой и умница, и что Дин в этом понимает. Добить раненую – это ж богоугодно. Все небесные силы с нею не справились, а он вот сейчас клинком махнет, и дело в шляпе.

Выслушал он всякое обидное, но заслуженное, махнул клинком, и уделала его Тьма небрежно, больше своей репутацией да показной уверенностью, хотя едва держалась на ногах, и то за счет свежевыпитой небесной бухгалтерши. И полетел Кас, опять не по своей воле, из отравленного небесной радиацией леса прямиком в Ад, неся на груди выжженное послание – неясно, кому и о чем, угрожающее или ободряющее.

Не везет нынче его свободной воле, может, оттого, что она с мозгами не дружит. От невезения этого Каса и в Клеть засосало, и там он тоже ножиком махал, уже на Лютика. А ведь это шанс, вдруг понял он.  Амара такого не предложила. Шанс на величайший побег, обещавший стать и величайшим подвигом, причем без напряга. Всего-то и надо – одолжить сатане свой костюм. Прочный, закаленный в боях, дважды пересобранный на атомном уровне. И предоставить светлому адскому гостю остальное. Мыслить, действовать, бороться. В случае поражения проиграет не Кас, а Люц. Зато если Люц победит – то благодаря жертве Каса.

И можно наконец спокойно посмотреть телевизор, пока дьявол спасает мир.            

Пес Ровены, посыльный Амары, вессель Люцифера. Эволюция логичная, ход конгениальный, дальнейший бенефис Миши Коллинза – сплошное любование. Поверх точно скопированного рисунка роли по Пеллегрино он добавил немного своих красок, и Лютик засиял новыми гранями. Извечное обаяние сатаны получило мощный апгрейд. Расправилась вечно сведенная в ижицу касина физия, озарилась улыбкой – широкой, ехидной. Скованность сменилась мягкой, вкрадчивой пластикой уверенного в себе хищника. Даже когда Касофер или, попросту, Люкас притворяется Касом, его невозможно перепутать с потрепанным ангелом, чей мужской шарм Амара так нелестно оценила (несомненно, заполучив себе в хейтеры армию касофанов). Хотя Винты умудрились, только Дин заподозрил, что небесный друг какой-то не такой. Но, как резонно заметил Сэм, он всегда не такой.

Свободный не только от Клетки, но и от папиного предназначения, омрачавшего предыдущую ходку на волю, Люкас наслаждается жизнью так же искренне, как его тетушка. Если бы ему, как и ей, не мешало одно неотложное дельце, оба были бы счастливы.

Впрочем, Люкас уже милостиво дозволил собратьям называть себя богом. Он же свет и прямой наследник. Правда, тетка к карьерному достижению племянника отнеслась без пиетета, вздумав пошантажировать им неуловимого брата. Может, хоть мучения баловня господня привлекут внимание его родителя.

Бедный сатан сейчас на пике популярности: кто только не хочет его использовать. Амара, Ровена, Винты…

Но это все о Люкасе, Кас же, уютно обустроившись в бункере внутри себя, наружу носу не кажет, кроме как по особым случаям, вроде покушения сатаны на Сэма. В остальном гость не очень безобразничает. Наоборот, спасает Дина, которому некуда деваться с подводной лодки, прилежно ищет способ одолеть Тьму и, главное, Касу не докучает ни просьбами, ни моралью. Ну, распылил парочку ангелов – так и сам Кас сколько их порезал, сколько перерезал. Ну, подверг отставного короля всякому, - наверняка любовались унижением вражины вместе, если, конечно, Кас заметил происходящее. Реальность интересует его все меньше, до эпохальной битвы с Тьмой – не беспокоить. Впрочем, и во время битвы чего беспокоиться?

Опытный Сэм считает, что Кас не захочет выгонять подселенца, раз сам позвал. Намек ясен. На деле Сэм тоже не хотел, в его внутреннем бункере с Гадриэлем было не менее уютно, чем в касином, - но еще меньше он хотел знать об этом. Видеть реальность ему ничто не мешало, и, с подачи Кроули вспомнив ее, старательно забытую, он испугался. Простое средство.

В честности перед собой есть преимущества. Кас знает, где он и по чьей воле. Благодаря осознанности он контролирует Лютика при надобности весьма эффективно, хотя нечасто и, по его словам, с трудом. Так Сэм избежал участи Кевина. Явлением Кроули Касю тоже не удивить и не напугать, но и защищать его он не станет. Нету на то хозяйской воли. А мнение Дина он по-прежнему уважает и обещает обдумать. Когда-нибудь. В рекламной паузе.

Здесь нужна другая кнопка. Которая, несомненно, найдется. Если, конечно, Кас переживет близкий контакт с Амарой. А он, несомненно, переживет.

Резюме.

В нынешний период всеобщего делегирования внутренних потребностей Кас по-прежнему под влиянием хаотичных импульсов Сэма. Аутичный побег от фрустрации во внутренний бункер и телесерфинг, столь же бессмысленный, как дело о чирлидерах; страстное желание подчинить и использовать сатанинские силы; мечта о великом и благом свершении, которое произойдет как-нибудь само, не напрягая героя, в обмен на необременительную жертву; наконец, полный игнор позиции Дина при всем формальном респекте, - паттерны слишком знакомые.

Конечно, Вася

Сэм.

Наш вечный движитель прогресса оказался в непривычной позе консерватора, догоняющего вчерашний день. Наверное, Гадриэль при починке вшил в пациента способность довольствоваться тем, что есть. На беду, то, что есть, вдруг стало стремительно меняться. Опять надо подстраивать обстоятельства под себя, загоняя их в фантазийные рамки невозвратного "золотого века".

Вот где нет никакого конфликта с госпожой Привычкой. Тут другая беда: Аттис давно вернулся и предается ревностному служению, а Кибела налево повадилась.

Хотя у Сэма процессы не в добиблейских глубинах идут. Его фабула – возвращение блудного сына с причитающимся вознаграждением.

Беззаветное стремление к свободе обернулось зависимостью. Парадокс - на первый взгляд. Порой зависимость обусловлена глубочайшей человеческой потребностью в духовном единстве с себе подобными, а порой это следствие эмоциональной и личностной незрелости, и тогда помешанность на свободе – ее законная оборотная сторона. Тогда поверхностная верность-заботливость преспокойно соседствует с наплевательством на реальные чувства и нужды объекта забот. Дьявол готов спасать мир, но не ради мира. То есть ради мира, только – своего, прежнего, бывшего до Адама. Лишь такой, застывший в безлюдном совершенстве мир соответствует совершенству Светоносца, застывшего в детском недовольстве усложняющейся жизнью. 

Впрочем, понять индивидуационные нужды другого, даже при искреннем желании и неподдельной эмпатии, – задачка та еще.

Когда-то Дин, беспокоясь о брате, не понимал происходящего с ним. Каялся потом. Подвели его чрезмерное доверие и пиетет к несуществующим достоинствам Сэма, а также горячее желание сделать ему хорошо – ради него.

Нынче строго наоборот: ни доверия, ни тем паче пиетета, а все, что делается, – ради себя.

Ну и что, Дин тоже Сэма для себя спасает. Даже Жнец Билли в курсе. Авторы, уже откровенно издеваясь, регулярно подбрасывают зрителям это "красное мясо", несвежее и неуместное, зато сытное. И Сэм доволен. Константа на месте.

Это в "Хуаните", где завершалась его миссия спасения, он был неприятно удивлен: Дин собрался жить вечно - без Сэма. Но в этом же нет смысла – ни для Сэма, ни для фандома. Какая песня без баяна, какой Дин без Сэма?

На деле важнее вопрос, какой Сэм без Дина. И ответ известен, в том числе Сэму. Никакой. Он тоже застрял в тревожном детстве, измученный нерешаемой задачей: как жить, если папу с братом на охоте кто-то сожрет. С возрастом ему периодически мерещилось, что она решена, и он стал вольной птицей, и трубку не брал, и Дина не искал. Но создаваемые им союзы оказывались недолговечны, Джесс сгорела, Мэдисон обратилась, Руби предала, Дон вернулся с того света.

Мальчик Джесси преуспел больше, несмотря на рано осознанную нетрадиционную ориентацию. Сексуальную, не нравственную. Его заботливого и понимающего старшего брата прикончили какие-то малайские духи-цокотухи. Два десятка лет одиноко промучившись жаждой мести, он нашел-таки партнера для жизни, охоты, постели – чуткого, бережного, терпеливого. Сезар помог Джесси освободиться от четвертьвекового плена травмы и утащил его в нормальную жизнь. Хотя тот втянулся и был бы не прочь продолжить, найдись повод.

Но Дин раздумал давать ему повод. Какого черта. Парень, несмотря ни на что, вырос почти нормальным, и у него есть шанс в лице Сезара, изначально не принадлежавшего миру охоты. Всего-то и надо было – сжечь прошлую жизнь вместе с косточками замечательного, но давным-давно покойного брата. 

А Сэм увидел лишь умильную картинку: два охотника пришли к счастливому финишу.

Тогда, в "Хуаните", он отыскал брата, чтобы разделить с ним триумфальный миг, небрежно молвить заветное: "Всегда пожалуйста", обрести прежнего Дина – и прежнюю жизнь. А тот взял и продал жизнь сэмову. Да еще кощунственно предложил хоть минуту не думать о драгоценном себе.

Сэм открыл дискуссию о добре и зле, доказывая, что Винты - гуд гайз на стороне добра, а зло в них не водится, оно само по себе где-то. Дин не согласился: сам он, ясно, сволочь, но и на счету Сэма безо всякой Печати - и Лестер, и Чарли, и черная магия невзирая на цену. С эдаким добром зла не надо.

Замяв прискорбные факты, Сэм взывал к чувствам, оперировал невнятными комплиментами, совал детские фото в напоминание, как Дин был хорошим и умел любить, даже драку затеял, не имея ни шанса выстоять хоть раунд. Тянул время изо всех сил, а ведьма и ангел тянули, гады, с ритуалом. Но обошлось.  

Добившись своего, Сэм, как и ожидалось, стал образцовым охотником и братом. Неутомимо ищет новые дела, копает могилы, даже участвует в мытье детки – кажется, впервые в истории. Она ему теперь дом родной. Дин должен быть доволен.

Ныне Сэм пуганый, он дорожит вновь обретенным нарциссическим ресурсом, который, пока Тьма маячит на горизонте, в любой момент может вновь дать деру – и, чего доброго, уже навсегда. Это веская причина быть паинькой. Сэм знает по опыту, что самый надежный способ контролировать Дина – доверять Дину, ведь его брат, к счастью, не бог и не способен предать доверившегося ему родича. Поэтому Сэм весь – открытая книга. Ну, кроме досадных мелочей вроде сделки с Ровеной. Он же не думал, что это важно.

Или наоборот – помнил про диново демоническое лето. Мало ли что.                                                  

Сэм заботлив и внимателен. Известный эмпат, он знает потемки чужих душ, как знают иностранный язык, он помнит массу символов и обозначаемых ими чувств. Он читает эмоции по жестам, по губам. С охотницей на баньши у него неслучайно общие темы нашлись. Их глухота – следствие детской травмы - делает их нечувствительными, эрго, неуязвимыми. Никаких посторонних голосов в голове. Только свои.

Вот, скажем, канонический казус: пошел Дин по бабам, а баба пришла к Сэму, который прилежно работал, хотя, честно говоря, нуждался. Дин за младшего порадовался и предоставил Бобу Сигеру досказать остальное. Сэм за старшего обеспокоился: тот ведь тоже, это, нуждается. Может, ему постоянную подружку завести? Или он опять о жене возмечтал, и это опасная тенденция? Но у Дина нет желания обсуждать свои желания, есть только сухая констатация: никому он, такой, не нужен. И детка ему в тот день стала не ложем любви, а полем боя.  Хотелось в норку, усталую голову приклонить. Импалу, при всем к ней уважении, можно мыть в одних трусах, но рулить, завернувшись в домашний халат, - это уже извращение.

А в халат завернуться порой так здорово.

Сэму приятно заботиться о Дине. Он благодарный, хотя временами рассеянный. Соберутся они, бывало, убивать Тьму, Сэм спросит, готов ли Дин наведаться в представительство Ада на земле. А тот и докладывает: да, мол, давно мечтал отомстить Кроули за покражу Амары. Кто о чем…

Еще Дин не очень гуманный, это давно известно. Посмеивается над "новыми правилами Сэма", провозглашающими жизнь человеческую наивысшим приоритетом. Хотя они не новые, Сэм всегда им следует. Ну ладно, почти всегда - с перерывами на высшую цель. Ради снятия Печати, например, он многим пожертвовал, чувством своей моральной безупречности, в частности. Возмещать надо.

Речь не о чувстве вины за содеянное – нету этого чувства, Сэм собою доволен. И не о травме, как у Каса, - он снова сделал бы то, что сделал. Речь о давно предвиденных последствиях. Которые так приятно прибирать вместе. Чем кошмарнее косяк, тем крепче семейная общность.

Проверенная временем стратегия Стайнов: устроить бардак, чтобы получить свой профит на его ликвидации.  

Сэм отыгрывает реверсию как может, поэтому его забота о брате имеет ряд нюансов.

Например. Дин, спасая Сэма, возвращает ему вместе с жизнью право выбора. Сэм, спасая Дина, возвращает ему рабочее место Савельича. Дин норовит пожертвовать собой. Сэм – всем, что под руку подвернется. Дин тяжко переживает побочные эффекты, критически переоценивая себя. Сэм полагает, что помогать ему в приборке последствий, ввиду благой цели, должен сам господь.

Конечно, теперь он умнее, чем в эпичную пору первых сезонов, когда требовал опеки божьей по причине своей судьбинной избранности. Теперь он виноватый, ой как он виноватый, и поэтому… избранный. Для исправления-искупления. Но чтобы уповать на бога, нужно быть праведным. Сэм и старается. Спасать и спасать. Чем больше он спасет, далее по тексту. Точнее, сейчас он уже не хочет менять судьбу – значит, чем больше спасет, тем надежнее ее законсервирует. С божьей помощью, коя Сэму не для себя нужна - для тех, кого он подставил, на сей раз безо всяких самообманов. И для Дина, который не заслуживает смерти. Сэм с некоторых пор ужасно переживает за жизнь Дина. К примеру, пошел тот как-то в одиночку на вампирье гнездо, пока Сэм с Ровеной предавались тайному планированию. Хотя Дин и без Печати, случалось, клыкастых пачками косил, а уж с Печатью-то. Сэм же зачем-то испереживался весь.

И в миг молитвы Дину, в отличие от Сэма, ничто не грозит: он возится с крохой Амарой. А для защиты от обездушенной Дженны у него есть Кроули.

Сэм же, ринувшись саможертвоваться без особого риска (всего-то и надо было – выждать взаперти, пока носители дурной черной крови сами вымрут, благо, они недолговечные), вляпался в глупый несчастный случай и сам стал недолговечным. Да еще Билли поведала Сэму о новой политике осиротевших Жнецов в отношении Винчестеров. Вот и потянуло его помолиться за други своя. Дин должен жить, а Сэм готов умереть, но господь всеведущий должен же помнить, что в этом нет смысла.

Ответ пришел почти мгновенно. Правда, наводивший на мысль скорее о преисподней, чем о боге: цепи, крюки, вцепившиеся в кожу. Смысла Сэм не понял, зато его осенило насчет лечения. Тут, впрочем, больше Билли пособила, намекнув на "нечистоту в библейском смысле". Идея такой чистоты вообще посещает Сэма регулярно, сменяя идею героизма в бесконечном цикле. И нынче вот к месту пришлась. Как нечистому бога молить, в самом-то деле.

Итак, Сэм уверовал. Весточки продолжали приходить, все такие же адские и мутные, он сам их толковал и просил уточнений. Наконец рядом вспыхнул куст. Предыдущий такой феномен был криком о помощи пытаемого Альфи – Самандриэля. Сэм его интерпретировал как подтверждение своих теорий. Еще он видел во сне папу - молодого, веселого, в невнятных речах которого Сэм слышал ровно то, что хотел, и сам это понимал, но счел и его знамением.

Хотя ни Джон, ни бог не имели обыкновения говорить то, что хотел слышать собеседник, и вообще откликаться на зов. Хотя Сэм присутствовал при оглашении божьей воли через садовника Джошуа. Хотя он в свое время получал видения от Азазеля, известно с какой целью посылаемые. Хотя едва не стал ручным киллером некоего призрака, выдававшего себя за ангела…

Все как впервые, потому что все иначе, теперь он уже не тот самоуверенный дурак, а спаситель брата, искренне желающий загладить причиненное и тэ дэ. И попусту Дин говорит ему, что тоже частенько смотрит сны с папой – не настоящим, а таким, каким мечтал видеть папу, не сержантом, а старшим другом. Сэму обычно снится мама – ключевая архетипическая фигура в обеспечении нормальной жизни, точнее, нормального детства. Попусту Дин напоминает, сколько раз взывали они к создателю и сколько раз он ответил. Сам-то Дин получает видения от Тьмы. Логично, что абонент Сэма - кто-то из лагеря Света. Сэм уверен, что на другом конце провода – творец собственной персоной. Он воззвал, тот ответил.

И шлет теперь Сэма в Ад, к дьяволу, - вызнать секрет победы над Тьмой.

Тут тоже все в голове, и таки логично, мифологично и психологично. Люцифер уже сражался с Тьмой, у него опыт. Правильно, внутренняя тьма не может не вступить в конфликт с эго, как и с моралью; но тогда уж ей надлежит бороться не с жалким динкиным Эго, чьих силенок едва хватает на самосохранение. Тем более что оно, диново, с нею и не желает конфликтовать, напротив, предпочло бы взаимовыгодную дружбу. Нет, Амару может победить только Эго совершенное, великолепное, в одной персоне с морализующим Сверх-Эго, впитавшее в себя и светлые, и темные энергии. Лишь оно равно Тьме по уровню претензий, а значит, и по силе. И хотя Эго Сэма – тоже зло, но Тьма Дина гораздо худший монстр. Ведь правда?

У Сэма все обрывается внутри, когда он думает о ней. Говорят, касание Тьмы дарит блаженство. Дин это чувствовал? Нет, Дин чувствовал покой. Вот и Сэм ощутил покой, когда Глютик (здравствуй, дорогой!) коснулся его в очередном видении, точь-в-точь как Амара касалась Дина. Уверенность, что все будет хорошо. Мог ли ее источником быть сатана, которого Сэм боится ужасно, до слез?

Исключено, это бог замаскировался.

Его тяга к Люцу, конечно, глубоко подсознательна. Что-то такое он высвободил в Дине, чего сам наконец испугался. Не перспективы остаться без Дина. И уж конечно, не перспективы остаться без души. Эта отчужденная часть Дина - нечто большее, чем он способен вообразить и понять. Трудности перевода. Ей, таинственной и могучей, страшной именно в силу непонятности, можно противопоставить только собственный источник силы и уверенности – свое отчужденное Эго, чей голос Сэм охотно принимает за глас божий. Глас из Клетки, утратившей прочность с освобождением Тьмы. Разумеется.

Это не "комплекс бога", Сэм же в ремиссии, вся путаница сейчас схоронилась в глубинах лимба, откуда и вопиет. Все то время, пока Сэм тщательно отбеливает свои доспехи, треснувшая Клеть чадит соблазном былой, эпично-безумной силы. На сознательном-то уровне воля божья отдельно, информация от сатаны – отдельно. Так победим. Почему бог не транслирует ему напрямую секрет одоления Тьмы вместо смутных репортажей из Клети – пес знает. Вероятно, Сэму очень хочется все-таки бросить в лицо дьяволу гордое "Нет", которое в прошлый раз, по разным веским причинам, не прозвучало.

Оставалось уговорить Дина, но поскольку тот "прежний", без страшной "темной" уверенности в своих решениях, то ему можно довериться. То есть, проявив известное терпение, сдвинуть его с позиции "даже не думай" на позицию "ладно, только осторожно". Без Дина Сэм, разумеется, никуда не собирался идти. Разве что Ровена поторопит, пока Дин завис где-то с Амарой. А этой ведьме, эпизодически дублирующей функции и заблуждения Руби, Сэм не верит и никогда не поверит, но она же профессионал: раз сказала – значит, пора.

Свидание в Аду, растянувшееся, со всеми привходящими, больше чем на серию, было знаменательным. Люц, понятно, не мог упустить такую оказию, как явление Тьмы. Долго ерничал в адрес папеньки, опять бросившего верных своих выгребать самостоятельно, а также и в адрес верных, готовых прыгать по слову божию очертя голову. Наконец поведал, что вещание от имени папы вел сам, чем, видимо, удивил только Сэма. Залучив свой вессель в Клетку, водил его по тщательно отобранным воспоминаниям, искусно мешал комплименты с укорами, доказывал, что как спаситель он, диавол, безальтернативен.  

Сэм хорошо подготовился, вспомнил, видать, старые уроки, накопил праведности, веры в Дина и держался стойко: никакого освобождения и тем паче никакого отождествления. На этом аттракционе он уже катался. Местами было даже весело, но потом долго и больно лечиться. И команда, собиравшая Сэма в прошлый раз по запчастям, некомплектна. И потом, Люц победил Тьму при поддержке трех братьев-архангелов и самого творца, но в одиночку – шансы у него слабенькие, Сэм на такие не ловит. Он предан семье, брату, который вот-вот придет и вытащит. Как всегда. Доверие Дину – вернейшее оружие Сэма против конкурентки.

Дин, понятно, пришел и не то чтоб вытащил, но в вытаскивании поучаствовал - ошейник для Ровены принес. А потом в Клетку повлекся. С моральной поддержкой Сэму и подарком от Амары племяннику. Люц аж затанцевал на радостях, песенку про потерянного ангела на весь лимб включил. Глубоко запрятанное смутное сомнение, которым Сэм позже поделился с Дином, у Каса было все наружу. Генетически чуткий к тайным сэмовым эманациям ангелок за пару минут до того еще и претерпел от Тьмы личную обиду и был-таки потерян, а значит, открыт нараспашку для делового предложения.

Сэм вышел из Клетки героем, правда, ни фига путного оттуда не вынес. И от свидания с главным воображаемым другом осадочек все же остался. Мало того, что он опять обознался с божьим покровительством, так Люц еще и Амелией попрекнул. Дескать, из-за той вины Сэм теперь и помешался на верности Дину. А Сэм и забыл совсем про это пятно на библейской чистоте. Вернее, доселе это было не пятном, а исполнением братского договора о взаимном непоиске. Но рационализация пришлась кстати. Сэм распереживался, аж спать не мог. И поступил, как в анекдоте: пошел к Дину и с опозданием на несколько лет уведомил, что никогда себя не простит. 

Пусть теперь Дин не спит.

Дин и так не спал. Он же преступно слушал свое сердце, как Милдред советовала, с каждой минутой становясь все более порочным и виновным перед своим расчудесным братом. Который мечтает о совместном финише и уже припас в сундучке проспект уютного стариковского хосписа с видом на закат.  

Извинений за приснопамятное: "Иди, держать не стану" нет и, видимо, не будет. По Сэму, то был маленький забавный раздорчик, а вовсе не жестокое обесценивание, переполненное проективными упреками и сладким состраданием к себе. Крохотный камешек - разве мог он стронуть лавину перемен в Дине.

Но если камешков накопилось много, какой-нибудь да стронет.

Тем временем Люц, получив не только свободу и комфортное жилье с гостеприимным хозяином, но и доступ к архиву Книжников, а заодно и к откровениям Винтов, быстро определил, что Дин куда ценнее поношенного костюма – из-за связи с Амарой, а бесполезного Сэма лучше в утиль сдать. Этим он тронул сэмову душу. В буквальном смысле. Было больно. Во-первых, Сэм опять не распознал сатану под личиной друга-ангела – много у его Эго таких личин. Во-вторых, как же пожертвовать ради Дина всем, если у Дина и без него полно покровителей?

Реверсия - такая штука. Роль заботливого брата таит в себе много неожиданных ощущений.

Истребить Тьму, создавшую Дину имидж уникума, - значило восстановить равноэпичность. То есть, ну да, спасти мир.

Так что Сэм, уяснив, кто ходит в касиной тушке, после первого порыва рассудил, что оно и к лучшему: друг Кас прочный, а Лютик сильный, авось вдвоем им против Тьмы сподручнее будет. Из-за этого он слегка повздорил с Дином, который категорически не хотел рисковать Касом. Но раз уж так вышло, глупо не воспользоваться.

 Кстати, о воображаемых друзьях Сэма. Кажется, чем глубже ремиссия, тем их больше. Заодно история детства переписывается на ходу. Где то хмурое дитя, которое, рационально взвесив сравнительную надежность папы и брата, самовольно переадресовало подарок Бобби более выгодному получателю? Где подросток, писавший оригинальные сочинения о родичах? Где робкий юноша, влюбившийся в уникальную, как сам он, кицунэ? Сэм помнит себя совсем не таким. И Люц помнит его не таким. Он был храбрый, решительный, целовавший исключительно человеческих девочек. Он рвался на охоту и отвергал советы первого в ряду сэмовых ирреальных друзей, Салли из сказочного рода Зенна. Какой еще свой путь, какое "быть собой" – он верен семье и хочет быть только с нею!

Чудеса в решете.

Перед Салли Сэм тоже трогательно извинился – зря он прогнал друга, едва тот стал не нужен. А Салли от расстройства недосмотрел и случайно погубил маленькую девочку. Травмировал ее сестру, да еще малодушно бросил ее. Сестра выросла и стала убивать коллег Салли, травмируя новое поколение малышей. Опять цепочка бед, запущенная юным Сэмом.

Всю вину Салли взял на себя, и Сэм назвал его героем, а перед Риз извиняться не стал. При чем тут он, в самом-то деле. У него свое геройство на носу, а он, как все герои, несовершенен, утешь его снова, Салли, скажи ему, что он предназначен для свершений, непосильных другим.

Только руками развести. Нет, тяжелый сбой контейнирования в детстве обоих Винтов известен, как и очень разные способы, какими мальчишки его компенсировали. Но ныне это уже не вопрос о взрослости. Это ответ, и, похоже, окончательный. Спасибо, Салли, что присматривал за Сэмом. Спасибо, Дин, что продолжаешь за ним присматривать. Дитя стоит тут же, скорбно улыбаясь обоим Савельичам и устремляя взор куда-то вдаль, в направлении грядущего подвига. Оно храброе, оно верное, оно хочет быть с семьей.

Доколе, Чаке?

Новые воспоминания, видимо, означают новизну самого Сэма. Он переродился. Как Даг у Донны, как Алекс, не виновная в судьбе Рича. Она была ребенком, у нее не было выбора, и чего Рич полез вступаться за девчонку, вообразив, что она в опасности. А теперь – чего уж. Выпитых жену и ребенка не вернуть местью, и у Алекс все еще есть шанс на новую жизнь, а у Рича – нет.

И у Сэма есть шанс. Да, когда-то он уходил своим путем и покуривал марихуану, но то было давно. Сейчас он весь, реальный и воображаемый, без всякой Весты добела отчистился покаяниями, извинениями, раздумьями и маслом хашмонейским. Откорректировал историю и завел новые правила охоты. Дал суровую отповедь сатане и препоручил сей крест своему Симону Киринеянину. С какой-то там попытки он таки изваял себя-идеального, как Галатею, отбросил все лишнее и ждет заслуженной награды. Ничего особенного – пусть просто вернется то, что было и чего он не ценил. Идеализированный с некоторых пор селф-объект, запросам которого Сэм теперь очень старается соответствовать.  

Результат – братья вместе, а это, говорит Дин, главное. Но теперь достойная последовательница незабвенной Констанс Уэлш норовит убить Сэма уже не за измену – за идиотизм всепрощения. Ведь Дин при живом брате испытывает "глубокую темную страсть" – к Амаре. А Сэм терпит. Даже поддерживает его морально, заявляя, что Дин не виноват. Она как-никак сестра бога, на всех блаженство наводит, и если она пожелала Дина – мог ли он сопротивляться?

Проанализировал, называется. Магическое мышление – всеобъясняющая и всеотмазывающая сила. Свет попустил, Тьма попутала… В норме-то любовь – акт сознательный и преступный, ясно.

Но Дин говорит, что все сложнее. Объяснить не может. Сражаться с ней – тоже. Нет, он готов обеспечивать тылы, но на передовую не пойдет.

Когда-то он разложил по полочкам то, чем невинного Сэма попутал дьявол: гнев, гордыня, эгоизм, самообман. До сих пор помогает. Отчасти. Кто бы разложил Дину, что нашла в нем Тьма, если не его собственную слабость и порочность?

Допустить, что Амара – не плод волшебного приворота и не сиюминутный хотюнчик, а глубочайшая личностная потребность брата, Сэм не может. Нет у него такого опыта, нет такой буквы в его эмпатическом алфавите. Да и кабы была. Помогать Дину в обретении самости – совсем не то, что помогать ему же в обретении секс-подружки. У него самости этой и так через край, откуда что берется, спрашивается. Нет уж, лучше по-прежнему числить его хворым и продолжать курс на ампутации. Совершенная скульптура создается отсечением лишнего.

Грустен Сэм и тревожен. Перед ним вновь открылась перспектива великого подвига, только на сей раз она его почему-то не вдохновляет. Хотя все благоприятствует: и цель – спасение брата заодно с миром, и монстр – чудовищный, хуже всех прежних, и потенциальных сподвижников пруд пруди, и сам Дин братишку благословил, расписавшись в собственной геройской импотенции. Нет, не радует Сэма все это.

"Дин без Сэма" больше не бессмыслица. Кажется, пока Сэм искал свою уникальную судьбу, он куда-то безнадежно опоздал. Они вместе, но мысли по-прежнему врозь. Воображаемый, как Зенна, эпический век героев ушел навсегда, и никакие извинения, никакая библейская чистота его не вернут. Была надежда на дьявола, но, похоже, и тот бессилен. Дин вернулся к идее божьего избранника, но Сэм-то им так и не стал…

Разве что сам Дин потерпит сокрушительное фиаско в индивидуации и регрессирует фатально и окончательно. Вполне возможно, вполне. ФК-Деревня так запросто не отпускает. Тогда Сэм получит свою награду, может быть даже, в максимальном приближении к идеалу. И йоги год за годом будут тлеть, на радость всем, пока Педовицу не надоест.  

Есть, правда, еще один элемент в четверке гнедых – будто бы стороннее, но обязательное во всех ключевых ситуациях диново Эго.

Кроули.

Наше его величество вовлечено в бардак в полной и весьма неприятной мере. И ведь ничем не провоцировал, в печатные проблемы подчеркнуто не лез, сидел себе тихо в сторонке от всех этих ваших, пардон, гештальтов, со своим разбирался. Услав мать с глаз долой и велев наружке глаз с нее не спускать, задумчиво играл в дартс с живой мишенью, и оба были довольны: король – своей жестокостью, мишень – его меткостью. Был, короче, тюфяк тюфяком.

Перемена с ним приключилась та же, что с Дином, так же помимо его воли, почти одновременно с Дином и, разумеется, стараниями тех же Сэма с Ровеной. Дин шел за Стайнами, когда Кроули направился якобы к нему по ложному вызову.

Пуля-ловушка в спину – это слишком подло даже для Лося. Подло и пошло. Но Сэму было не до рыцарских кодексов, он спешил расплатиться с партнершей, получить свое и тогда уж Галахадом делаться. Впрочем, на фоне того, что Сэм пристроил Дину, давно вымечтанное убийство его бесполезного дружка-демона выглядело почти благородно.

На вложенный в карман колдовской гостинчик Кроули отреагировал вяло. Подкосила его – буквально – устная весть от матушки: та сожалела, что не предпочла трех поросят. Тут уж демона прорвало безо всякой наркоты. Ладно – мать, от нее любая пакость ожидаема, но Сэм-то. Да йошкин же кот, король на шотландский флаг рвется, пытаясь быть приличным, гм, существом. Ад реформировал, себя реформировал. Взамен всего-то и хотел – что-то изменить, что-то такое ощутить. Эдакое. Новое.

Дин сказал бы – "настоящее".

Сэм удивлялся и злился: он уже приговорил уполномоченного по копытам к ответу за все, то есть за все плохое, а тот, вишь, отказывался просто и быстро сдохнуть да еще о переменах каких-то толковал. Именно Сэму, пламенному стороннику идеи, что всяк может измениться к лучшему. Но это был не тот случай и не тот объект. Ровена ждала не перемен, а голову сына на блюде, и Сэм ради такого дела подался из адвокатов в прокуроры. Из смягчающих обстоятельств он обнаружил в обвиняемом лишь стильный гардероб, остроумие и акцент, а вообще тот – монстр, потому что навязал Дину Печать и убивал невинных людей, которых Сэм любил и о которых заботился.

Если то было запоздалое признание в заботливой любви к Саре Блейк, то ею список исчерпывался. Перечень тех, кто мог предъявить Сэму аналогичную претензию, сильно длиннее. Но сэмова память, в которую, видать, рыбу заворачивали, подействовала на короля благотворно: он разъярился, и ярость придала сил. Монстр так монстр, ему даже нравится.

А Сэму не понравилось. Сэм заметался, как голкипер перед штрафным, когда из глаз оппонента не спеша потек багровый дымок. Когда тот встал, небрежно спалил в ладошке ведьмин убойный дар, вскользь похвалив его за магическую силу, и сложил пальцы в щепоть над поверженным врагом. Один щелчок отделял Лося от небытия. 

С контролем гнева у Кроули давно нет проблем – века тренировки. Научился канализировать. Живи, Сэмми, и помни, какому чудовищу жизнью обязан. Стайнам повезло меньше. Конечно, Сэм такие долги предпочитает забывать, а если вдруг запомнит, то горе кредитору. Но монстру-то что - хуже не будет.

Символическую моральную компенсацию в виде вербальной уважухи Кроули стребовал с Каса, хотя мог не явиться на вызов и в просьбе отказать. В самом деле, не песик же он им, как, вон, Ровена твердит. Просто третий ингредиент для ритуала его заинтересовал. Им был тот самый кудрявый блондин, беседу с которым прервал Сэм. Оскар, мальчик из польской семьи, безвозмездно и от души приютившей его стерву-мать, когда та была в бегах. Ровесник Фергюса и любимчик Ровены, получивший от нее здоровье и бессмертие.

Все это Кроули вызнал от Оливетты, благо, его полиглотия, кажется, безгранична и спотыкается только о метатроновы каракули. Экс-гранд-ведьма, размахивая лапками, охотно излила в адрес Ровены поток больших и малых ябед, и вскоре король уже отведывал да нахваливал неподражаемый кофе Оскара, раздумывая, предлагать ли ему контракт.

Теперь Оскару нашлось иное применение. Удачный случай проверить новую теорию о родительской любви. Кроули всю жизнь – обе жизни – придумывал такие теории, пытаясь объяснить себе измучившую его мамину нелюбовь, хотя вариантов было всего три. Либо он – недостойный сын. Либо она – недостойная мать. Он остановился на третьем варианте, самом щадящем для обоих. Просто Ровена неспособна любить. Такая врожденная патология. Никто не виноват.

То был готовый рабочий макет идеального Ада, и Кроули, взойдя на трон, принялся его воплощать. В итоге преисподняя, раньше смахивавшая на бордель имени известного маркиза, превратилась не в казарму даже – в аскетическую обитель с новой философией. Демон больше не венец творения, наследующий землю, и не воплощение вседозволенности. Теперь он - существо, призванное к послушанию, жертвенности, терпению и страданию. На то и Ад.

Злобно-веселая движуха сменилась серым унынием. Пестрота греховных целей – единообразным гражданским долгом, сводящимся все к той же покорности. Погасли костры, выстроились очереди в никуда. Полупусты мрачные коридоры. Население редеет из-за больших и малых агрессий извне, попыток переворота, частых казней и королевских прихотей вроде той же Ровены. Дисциплина заметно укрепилась, но бюджет катастрофически просел. В таком бизнес-климате, когда чего ни хватишься, ничего нельзя, поди посбирай души. А ведь монарх был когда-то весьма креативным королем перекрестков. Иные черти надеялись усердием и преданностью снискать хоть подобие ответного чувства. Ха-ха. Нет, голубчики, тогда это будет уже не идеальный Ад, а фигня какая-то, полумера.

Счастливцы те, кому свезло добыть визу в ближнее зарубежье - на землю, где и сюзерен обитает, руководя какбэ из курортной резиденции. Не отлынивает, вкалывает прилежно, присматривает за своими, одних карает, других прикрывает от экзорцизма. У него масса деловых связей в самых разных местах, от бедуинских шатров до католических приходов. Да, да, там тоже востребованы деликатные демонические услуги, лучше не спрашивайте, какие.

В метрополии он старается бывать как можно реже. Парадокс: эта мощная контейнирующая структура содержит все, что веками было ему так необходимо. Сила и власть означают безопасность и успех, это должно защитить от нападок матери и снискать ее уважение.

И ненавидит же он свое царство нелюбви с собой во главе. От всей души. Которая, по мысли Дина, есть страдание.

Для тех, чья душа есть Ад, это верно.

Фузионный комплекс в полном своем великолепии, отражающий, как в темном зеркале, динову маету по всем значимым пунктам. Отвратителен семейный бизнес, когда-то приносивший удовлетворение. Отвратительна родня по обеим линиям - глупая, хитрая, с ее притворной лояльностью, стремлением попользоваться и готовностью предать при случае, - которую, впрочем, приходится терпеть, опекать, пугать и спасать. Отвратителен он сам, запутавшийся в том, кто он есть и кем хочет быть, изводимый собственным защитным бесчувствием и, однако, обуреваемый какими-то не подобающими монстру ч-ч-чувствами, будь они неладны, подверженный позорным вспышкам сострадания, увлекшийся ненужным мудрствованием и Дином В. Травма, непрожитая жизнь, необходимость и невозможность перемен. Обесцененные достижения и смутный образ чего-то нового, странного, манящий и отталкивающий, заветный и недостижимый. Хаотизация привычного мира, больного и злобного, зато с четкими контурами и правилами…

Всегда был рационалистом, как всякое Эго, и на тебе. Действовать по-старому вдруг стало мучительно, по-новому – вообще сплошные боллоксы.

Кроули стал искать ошибку в расчетах.

И зря. Сделанное ранее было своевременно и необходимо. Но это время прошло.

Герои­ческая установка, с помощью которой из беспорядка создается порядок и существует субъект-объектное сознание, сначала должна обрести устойчивость, прежде чем эго, способное вы­страдать и оставить героическую власть ментального творения, сможет, как в нашу эпоху, вновь вернуться к задаче работы над prima materia...

Абсолютная власть Кроули над монументально упорядоченным Адом была лишь частью общемировой упорядоченности, после благополучно пережитого армагеддона достигшей кульминации в прошлом сезоне. Сотворенный по божьим правилам мир стал совершенен, насколько дозволяли проектные возможности. Царившее на всех этажах затишье возвещало скорую бурю. В той тишине зарождались новые, бессознательные еще запросы и тенденции.

К концу сезона бдительные стражи милой старины во главе с Сэмом попытались их умертвить в зародыше – и тем способствовали их рождению. Кроули, после "жаркого лета" державшийся осторонь, оказался в списке неслучайно. Так же неслучайно он первым прибыл к колыбели Амары, ощутив древность и глубину исходящей от нее силы.

Но всему свое время; момент добровольного отречения от короны, некогда так же добровольно на себя возложенной, еще не настал.

Сведя с матерью повторное знакомство, Кроули усомнился в принятой теории. Любвеобильнее ведьма не стала, но что-то он учуял. И вот – Оскар. Уже и Кас корчит сочувственную рожу: дескать, прости, я думал, ее "сердце" – ты. Ерунда, неприятность эту он давно пережил. Зато кафе, где работал Оскар, при втором королевском визите походило на одну чикагскую пиццерию в момент посещения ее неким Всадником. Ну не сдержался. Да и с чего бы монстру сдерживаться.

С Оскара, впрочем, ни волоска не упало. Доставленный в комплекте с айвой познания и обломком златого тельца, сей лабораторный мыш более всего волновался, не навредил ли он тете Ровене – ведь он помнил ее испуганной и преследуемой. Мать кричала о жестокости, о драматизации, а Кроули всего лишь обрисовал теоретический базис эксперимента. Нейтрально пронаблюдал, как она обнимала-утешала Оскара, как его бессмертная кровь хлынула в тазик. Это же исследование, ничего личного.

Позже он и Дину наябедничает на его младшенького и этого чокнутого ангела, которые ой что натворили, о своем же участии деликатно умолчит. Ну да, он принес кое-что, но сугубо в научных целях, Печатью не интересовался.

Вот ему бы сразу после кончины Оскара и свалить, но задержался зачем-то, а потом, едва ушла в потолок магическая молния, - Ровена стала главной. Жертва, выходит, была настоящей и придала ей настоящих сил. Теперь у нее есть свобода и Книга и нет конкурентов, и завершить то, чего не смог Сэм, - пара пустяков. Ненавистный сын наконец-то связан, беспомощен и скоро отдаст концы. Кася, фас!

Оба заклинания – любимые фишки Ровены. "Бестиарум" хорошо работает на глупых амбициях и обидах, но озверевшая вечная мораль, которую мать-ведьма натравила на непочтительного сына, – просто прелесть что такое. В учебник.

И Черную Ночную Рубашку – туда же. 

 

Тот же туман или сон был характерен и для обволакивающе­го заклятия, наложенного Ночной Рубашкой на наши сессии; от него поле становилось темным, тусклым, с низкой энергией, лишенным всякой связанности. Подобные качества, вполне воз­можно, были архетипическим аспектом фузионного комплекса — аспектом, принимающим форму Ведьмы в волшебных сказках, фигуры негативной архетипической матери, создающей бессо­знательные и трансовые состояния.

Оная фигура – центральный элемент королевского ФК. Ровена не только символизирует непроработанную детскую травму, но и активирует главное свойство комплекса: истинное противоречие, одновременность взаимоисключающих порывов. Ее хочется любить и уважать – ибо мать. Презирать и ненавидеть – ибо заслужила. Обнять и пожалеть – ведь дура-таки несчастная. И запытать насмерть, змеюку подколодную. Ей порой полезно подражать. И тошнотворно – уподобиться. Не говоря уж о том, что достигнуто под влиянием магии материнского образа. Великое оказалось ничтожным, желанное – ненужным, гордиться собой или выпороть себя – неясно. Как тут не завязнуть в трансе.

Хорошо,  что душа у демона вольная и способна улизнуть из скованной тушки, бросив ее на растерзание ополоумевшему воину Света. Впопыхах Кроули вскочил в некую климактерическую даму, муж которой как раз решился преподнести ей греховный подарок – сеанс дружеского свинга.

Это он удачно зашел.

Позже демоны, явившись доложить, что любимый костюм расколдован и под охраной, изумлялись: его величеству угрожает сильнейшая ведьма планеты, не говоря о бешеном ангеле, а оно, величество, как ни в чем не бывало оргиями балуется и даже слуг на помощь не зовет. И что им, тупицам, рассказывать о личном пространстве да сублимации? Не все проблемы решаются силой. Мамаша, Сэм, Оскар, Кас – негатива, наверное, хватило бы на разрушение небольшого городка, но он ограничился трупами нескольких свингеров. Или не стоило ограничиваться?

Новая фаза - Тьма на земле, вой в Клетке, паника в Аду – пришлась весьма кстати. Под настроение. Кроули впору благодарить Дина вслед за Амарой. Он-то не паниковал: Тьма и Ад – естественные союзники.

Однако и левиафаны такими казались. Или взять союз с родной матерью – уж куда естественней. На естество надейся, а сам не плошай. Союзников воспитывать надо. В своих, разумеется, эгоистичных интересах; хватит с него приключений, хватит фанатения по Дину В.. Права мамаша: никакая любовь не стоит личной свободы. Он выбрал себя. Опять.

Однако при активном ФК легко выбрать не того "себя".

В конкуренцию за Амару Кроули вступил охотно, сразу же углядев то, на осознание чего сам Дин истратил много недель: не сможет он убить эту девочку. Именно эту. Даже если других детей сможет. Даже когда девочка вырастет. Ишь как кинулся, когда демон предложил услугу палача. С Дином проще, он в транс не вводит, хотя некие глупости Кроули по его просьбе вполне готов совершать без рассуждений. И без заклинаний. И это нехорошо. 

Дженне кокнуть Дина он, конечно, не позволил, - скучное зрелище, видите ли, - но за Амару отец Кроули и алтарный мальчик Дин слегка поконфликтовали. Не всерьез, так, обозначили намерения. За время их беседы малышка смогла подрасти и отправилась на опасные улицы, где ее нашел дядя Кроули и приманил горстью свежих душ.

Так он перешел из роли сына в роль отца. Попытка вторая – если считать посиделки с Гэвином у камина за первую. Прижизненный опыт вообще не в счет, там, похоже, все занавешено выхлопами крэга, впитанного вместо молока матери. Конечно, он отправил по следу матушки киллеров – спустить с рук двойное покушение было просто неприлично, народ бы не понял. Но бестолковость подданных гарантировала провал задания. И король чист от подозрений в позорной снисходительности. Просто и удобно. Хотел бы взаправду прикончить – занялся бы этим лично.

И пока Ровена ужасно гордилась убийством весьма непростого сыночка, а затем, узнав правду, бесновалась; пока пыталась собрать новую псевдосемью – суперковен, Кроули старался не быть Ровеной при весьма непростой доченьке.

Он оказался неожиданно хорош. Во всяком случае, в условиях жесткого цейтнота демон реагировал на проблемы приемыша куда адекватнее, чем иные хуманусы - на запросы своих растущих нормальными темпами чад. Конечно, он ошибался, и конечно, не справлялся, - а кто справляется? Ребенок проблемный, травмированный, замкнутый, со специфическими пищевыми и духовными потребностями. Мог ли он допустить, чтоб она шаталась, как беспризорная, по улицам в поисках еды, подвергая себя риску? Он скормил ей добрую четверть своего персонала, тщательно следя, чтобы шкурки от съеденных бананов были пусты. Но аппетиты росли вместе с Амарой, и он ограничил ее рацион – соотношение сил тогда еще позволяло. Девица восприняла запрет на любимый фаст-фуд так же, как любой подросток, - как хамское насилие над личностью. Он честно старался понять ее – далеко не каждый родитель осознает, что понимать своего отпрыска в его же, родителя, интересах. Предлагал ей защиту и опыт, которого у Амары, при всей ее древности, не было, в обмен не на откровенность даже – на толику времени. Чуть больше времени, и он бы докопался. Возможно.

Сделка предполагала полное уважение к ее доброй воле и право на самоопределение вплоть до отделения. Амара ее, понятно, расторгла, как только подвернулся случай в лице Дина. Мол, какая же это защита, если парни прямо в девичью светелку вламываются.

К тому моменту она уже могла преспокойно управиться и с убийцей, и с защитником, приложив обоих об стены. Впрочем, все выжили. 

Затевался проект из холодного расчета, но в процессе Кроули увлекся, как с ним нередко бывает. Хотя от воспитанницы не поступало ни малейшего сердечного отклика. Известное дело, о ком заботишься, к тому привязываешься. На минуту он даже вообразил, что в состоянии наконец-то, ради Амары, убить Дина, о чем регулярно подумывал. Ну да, броманс бромансом, а ФК не дремлет. От любви до ненависти и пр. И Дин ему на прошлом свидании ладошку продырявил, надо сравнять счет. Только не стоило об этом докладывать в присутствии Амары. Она умница, но, по земным меркам, все еще сущее дитя и этих суровых приколов из разряда "милые бранятся" не разумеет. Хотя сама прощает же Дину покушения.

Проверить свою готовность Кроули не успел. Отделался сломанным запястьем. А их маленький мирок разлетелся вдребезги. Такая-сякая сбежала из дворца, расстроив отца до такой степени, что тот лишь отрешенно взирал на шушукавшихся подданных и даже не распылил никого. Вотще были все пляски с кексами и доверительные беседы, - девушка предпочла брутального типа, бросавшегося на нее с ножом. Вот что такое – невезение в любви. Или, может, заклятие нелюбви.

И Анима, и Анимус могут проявляться как в позитивной, так и в негативной форме. В есте­ственной, позитивной форме они помогают устанавливать контакт вне пределов индивидуальной сферы Эго. В негативной, невротичной форме они становятся регуляторами невротических защит, которые одновременно защищают Эго от опасности и отстраняют его от развития, объектных отношений и любви.

Через пару недель нахалы Винты как ни в чем не бывало позвали Кроули на совместное дело. И он как ни в чем не бывало согласился. Слышала бы Амара, как они препирались на тему, кто должен был ее контролировать. Вопрос, между прочим, очень не праздный. Эго подчинять Тьму не может и не должно, хотя уважительное сотрудничество весьма желательно, и Кроули делал, что мог. Он подобрал презренную и никчемную prima materia, которую даже Дин приговорил еще в колыбели, несмотря на очевидное к ней влечение. Рационально рассудив, что приятельствовать с эдакой силищей не вредно, и нерационально увлекшись воспитанием вместо потакания,  задачей раскрыть ее потенциал. Понятия не имея, что потенциал этот - непроявленный ляпис, вожделенная самость.

Наверное, браться за психоалхимию на пике чернейшего нигредо, запутавшись в липких взаимоневозможностях ФК, под мертвящим воздействием материнского аспекта, было не лучшей идеей. А уж если Дин против, затея и вовсе безнадежна.

Какая вообще между ними связь, недоумевал Кроули. Дин не знал. Связь у нее с богом. Родственная. Тот хотел ее по-братски стереть и Люцифера в помощь привлекал. И Дин туда же. Сторона добра – такая сторона добра.

Парадоксально, что в процессе определения и интеграции специфических психологических компонент: Персоны, Тени и Анимы – возрастает сила Эго. Увеличивается степень его осознания и одновременно оно становится более смиренным. Эго посте­пенно узнает, что у него есть связь с некоторыми силами психи­ки: их можно интуитивно ощущать или даже реагировать на них, но нельзя ни уловить их, ни управлять ими.

Ну ощутил, ну среагировал. Для дальнейших действий нужны права администратора, у Кроули их нет. Дин же, которому Амара отвечает взаимностью, не пытается повлиять на подружку, а пытается лишь прикончить, сам или, того хуже, передоверяя эту миссию Сэму с его светлым воображаемым другом.

Новая авантюра не нравилась королю так же сильно, как и Дину, но, как и Дин, он дал себя уговорить. Братья пугнули его очередным полным амбецом и задачку подкинули интересную, многоходовую. Опасную, да, но локальные стратегии – его стихия, в отличие от педагогики. Опять же, возможность поработать в команде и даже матушку привлечь.

С командой, правда, не задалось, Дина где-то носило, а с Лосем по душам не потолкуешь – организуй ему безопасный подвиг, он же еще и нахамит со спасательского пьедестала.   

К встрече с матерью Кроули весь облекся холодными зеркальными защитами. На сей раз неуловимая Ровена была обнаружена и доставлена на диво легко. Как позже выяснилось, это было в ее интересах.

Лютик вступил в переписку не только с Сэмом. Он явился прямиком в ее рождественский кошмар и превратил его в мечту. Ровене снилось собственное образцовое материнство. Тепло, уют, она в намертво приросших оленьих рожках, адский король в дурацкой пижамке, спрятанный под елочкой пластмассовый Сэм. Фу, гадость. Но пришел Санта Дьявол и избавил ее от ненавистного сына, лопотавшего, что он был хорошим мальчиком.

Ровена последовательна в подборе киллеров для Фергюса: Сэм, Кас, Люцифер. Гуманизм, мораль, свет. Сплошное добро в ассортименте.

Чертова королева-мать, конечно, расстаралась для того, в ком усмотрела мужское совершенство. Бедной бабе всю ее долгую и непростую жизнь не хватало надежного плеча рядом. А также мозгов в собственной голове. Кроули учел степень ее коварства, но забыл учесть степень глупости. Мыслимо ли с таким богатым жизненным опытом оставаться такой дурой?

Он неприязненно советовал матушке подобрать слюни, обильно изливаемые ею на кумира, еще не зная, какого естественного союзника она заполучила. Шагая по лимбу, пустому, сырому карцеру для самых непослушных деток, Ровена ехидничала над сыном, которому было откровенно не по себе. У нее был другой Ад. И другой Люцифер. Она уже мысленно примеряла двойную корону верхнего и нижнего царств, в которой собиралась восседать одесную Светоносного, управляя его деструктивной силой с помощью женских чар.

О чем торжествующе уведомила короля, как только Сэм оказался в Клетке.

Ой, много чего было тогда в королевских глазах. Невыразимого. Он почти успел зауважать ее за твердость принципов – пусть подлых и порочных, он и сам не фиалка, еще и колебания курса с некоторых пор одолевают. А мать – стерва, зато кремень. И тут пред ним явилась очумелая фанатка очень не первой молодости.

Адскому министерству пропаганды давно следовало издать биографию незабвенной Руби. Назидательное было бы чтиво. Впрочем, для мерисью – бесполезное.

Кроули быстро организовал контрмеры, которые Каська благополучно обнулил. Но король успел посидеть с семьей у камина. На сей раз задушевностью не пахло. Мать и сын любили одинаковый чай и не любили друг друга. Она ему – "жучка" в карман, он ей – яду в чай. На сей раз он ее переиграл и подчинил. Пришлось будущей мадам дьяволице попрыгать на одной ножке и запечатать Клетку. А еще – сыграть-таки в полста оттенков эдипова, открыв наконец рану, из которой произросла ее ненависть к Фергюсу. Банальную-пребанальную, но от того не менее мучительную. Эта Тень и не могла быть оригинальной. Универсальная история.

Даже сейчас сильная женщина плакала, вспоминая. И королевский взор что-то затуманился. Все три теории никуда не годились. Под его Адом разверзся Большой логический Каньон – расщелина ФК, откуда стараниями мамы-ведьмы вынырнуло двойное СверхЭго - Люкас.

Короткий фанфик Ровены завершился хрустом ее шейного позвонка. Кроули аж зажмурился.

Опять он ее, гадину, потерял. 

Ему-то в случае победы Светоносца на быструю смерть рассчитывать не приходилось, о чем еще с 5-го сезона знали все, кроме Ровены. Но в какой-то степени она была отомщена: теперь ошейник носил ее сын. В порядке кармической отработки. Или материализации проклятий. Песик же. Был винчестерский, стал сатанинский, разница по нонешнему времени невелика, коль скоро Люкас теперь им союзник. Он не деликатичал с узурпатором, как Кроули с маменькой, но – хвала его убогому воображению – не придумал ничего лучше банальной дедовщины. Боль и унижения? Нашел кого родиной пугать. Малоприятно, но недостаточно, чтобы сломить того, кто дышал этими субстанциями с материнской утробы. Люкас отчетливо чуял под демонстративной покорностью "песика" дух сопротивления. Еще бы, сам такой.

Бывший и новый господин друг друга понимали. Все-таки коллеги. Оба рационализировали психоверсум согласно хозяйским запросам. Оба были в опасности. Для Кроули эго-угрозой был дьявол. Для дьявола – Тьма. Обоим требовалось оружие, и ни один не мог его заполучить без помощи другого, вольной или невольной. Оба поднаторели в манипулировании, впридачу к коему один имел, казалось, все средства воздействия, другой – лишь странные для нечистого добродетели смирения и терпения. Зато и терять ему было нечего. Вот теперь – уже совсем. Кроме ошейника.

А преисподний народец не понимал ничего. Как всякий народец при смене власти, он радовался невзгодам прежнего хозяина и был преисполнен наивно-радужных ожиданий: мол, дьявол придет, порядок наведет, в светлые дали поведет. Пришедший, правда, плевал на интересы Пекла куда откровеннее предтечи. Бухгалтерию забросил, дисциплину отменил. Уже счастье. Так что подданные продолжали уповать и готовились костьми лечь за свои упования.

Когда Винты нащупали многообещающее средство, к сожалению, одноразовое, Ад воспрял – пришла долгожданная директива, заиграла музыка, запылали свечи, засуетились черти. Кроули индифферентно драил пол зубной щеткой и помалкивал, к большой досаде господина. Вылизать? Как господину угодно.

Позиционная война двух Эго перешла в горячую фазу, когда Люкас инсценировал пленнику побег. Кроули, недолго думая, игру принял и привел подсадную "сподвижницу" в свой схрон. Как барахольщик, он мог дать фору самому папеджону.

Адские владыки повыясняли, кто из них лучшая шельма, и довыяснялись до боевой ничьей. В которой, впрочем, дьявол потерял больше, после чего немедля перебазировался на Небеса и развернул агитацию среди пернатых собратьев – последнего ресурса против Тьмы. Кроули же обрел свободу и опыт, а вскоре – и очередной божий дактиль на шофаре полководца бин-Нуна. Добытый легко и честно, без всяких нарушений континуума.

Не для личного пользования, Чаке упаси. Для продажи.

Торг был эпичен. Винты, ясно, хотели, чтобы сперва стулья, потом деньги. Кобенились, изображали незаинтересованность, поминутно спрашивая, где товар-то, хихикали над королевскими злосчастьями, укоряли мстительностью и взывали к разуму. Дожились: пожелай упечь дьявола в Ад – и тебя же попрекнут эгоизмом да узостью кругозора. То есть Винты тоже собирались этим заняться. Но потом. Когда используют сатану против Тьмы. Дадут ему шофар, он уконтрапупит Тьму, а потом они его-де скрутят и в кутузку. Сами они, понимаешь, против Тьмы ничего не могут, но с ее победителем справятся запросто. Свистнут Кроули, тот приведет Ровену, та откроет Клетку…

Хуже, чем в старые добрые апокалиптические времена. На Кроули опять охотятся черноглазики, а Винты, напустившие в мир всяких чудищ, безмятежно мечтают использовать всех против всех и по ходу дискутируют на этические темы: слушать голову или сердце, спасать семью или уважать ее эскапистский выбор. То бишь пустить дьявола в бой в костюме Каса или сперва переодеть - вот в чем вопрос.   

Кроули медленно закипал. Эти обалдуи таки честно намерились "мириться лучше со знакомым злом". Гамлеты хреновы. Впервые за долгое время Дин не смог его переубедить. Черт настоял на своем без объяснений, на том простом основании, что козырь - у него.

Зачем им знать, что козырь против Тьмы вряд ли сработает. Люкаса божий пальчик едва оцарапал.  

Тут и Ровена вернулась из мертвых. Вшитая в бедро "защита от дурака" пришлась кстати, небось не впервые, учитывая, что ведьма блистала больше лисьей хитростью, чем умом, и, бросаясь, как некогда Гадриэль, из стана в стан, наживала врагов с феерической скоростью. Вот и от дьявола, предавшего ее девичьи мечты, она побежала прямиком к Амаре, усмотрев теперь уже в ней мстительницу за свои обиды. Подслушав же фрагмент динова победного плана, бросила новую подружку и помчалась назад в команду. 

Трудно быть и умной, и красивой. Хоть пополам разорвись.

Королевский маленький мирок потихоньку, кирпичик за кирпичиком, восстанавливался. Амара на данном этапе его показательно не интересовала, как год назад не интересовала Печать. У него своя архетипичная Тень, которую, как выяснилось, нельзя убить. Древнейшей формой архетипа Матери, к слову, был Глаз, разрушавший все, что видел. Но и отказ от ее интеграции уже повлек потерю царства. Простая, очевидная последовательность: исповедь матери – минутная слабость – смерть Ровены – дьявольский плен. Самооценка Кроули никогда не поднималась выше подвала, но хоть в подвале он до недавних пор видел себя на троне, а не на цепи.    

Эта цепь детерминант, конечно, длиннее, сложнее и замыкается, понятно, на Дине. Экс-подданные числили беглого властителя подстилкой дьявола, но логичнее было бы адресовать сей упрек доблестному охотнику. Напуганный бушевавшим в нем ураганом высшей категории, он отринул вместе с разумом свою безупречную аксиологику, отрекся от ненадежного Я и укрылся за шатким тугезерным заборчиком, заклиная Тьму формулой "мы вместе". Вместе с кем и чем угодно, лишь бы против нее.

А его фанат номер один, бездумно поддаваясь нуминозному очарованию, забросил свои служебные функции и вместо удержания в узде страстей-демонов позволил расковырять самое сердце Ада. Эмоциональный центр. Лимб.

Ему, видите ли, ощущений захотелось.  

Власть сатаны вызвала не то чтобы новые чувства – скорее хорошо забытые старые. Зато, лишившись короны, он вернул себе мозги. Затем свободу. Затем минимальный контроль, в том числе над завиральными идеями смятенного Дина. Наконец, матушку – ключ к сатанинской Клетке.

Эго-синтонность – штука приятная, но не всегда уместная. В иные периоды только упертое Эго и способно уравновесить буйство испуганного лимба, противопоставив фузионному "мы" четкое "я". Пока Мы рвется в контрнаступление против незнакомого зла, Я-Кроули сосредоточено на сдерживании знакомого, даже союзного - и от того не менее, а более опасного. Двойная игра, изобретенная Светоносным на заре времен специально для тетушки, королю хорошо известна.

Теперь его позицию поддерживает и Ровена, чье возвращение лишило Винтов последнего аргумента за продление Лютику условно-досрочного. Она, конечно, не перестала быть ходячей катастрофой, но на сей раз ее компульсивные метания в поисках выгоды привели к интересному следствию. Вернее, следствие пришло за ней. Обе разрушительницы, каждая в меру своего ранга, способны контролировать сатану. Иногда это срабатывает там, где все прочие средства отказывают.

Потому что Кроули, выторговав вынужденное согласие Винтов на арест, не смог купить согласия внутреннего. Эрго, отчаянный рейд в голову Каси, стократ более опасный, чем такой же трюк двухлетней давности, был обречен на провал. Ангел, как и Дин, устранился от принятия решений. Их воля на время АТО принадлежала Сэму, а Сэм был против. И Кроули, вернувшись, не соврал: Каса цепко держал Люцифер, хотя сам Кас считал себя добровольцем. Растением он был, а не жертвенным героем. Даже вероятность того, что дерущиеся в его голове парни – на минуточку, дьявол и демон - что-нибудь там сломают, его, по большому счету, не волновала. Как не волнует и Дина, что на последней линии его личностной обороны остался только один боец.  

Дину, впрочем, все еще ничего не грозит. Кроме растворения в Мы.

Спасибо, хоть на этот раз короля в лапах сатаны не бросили. Небось немногие демоны были так счастливы подвергнуться экзорцизму, как Кроули нынче. Сделав все, что мог, он откланялся, едва Люкас завладел шофаром, и пропустил фееричное зрелище. Досматривали спектакль Ровена, дрожавшая за дверным косяком, и Винты, приглашенные лично Люкасом и отпущенные из аудитории Амарой.

Огромная объединенная мощь господня пальца и господня сына была истрачена всуе. Одна эго-угроза реализовалась, отменив вторую.

Будет странно, если дядя Кроули и тетя Амара не пересекутся снова.

Бог.

Радуйтесь, верные: творец объявился!

Благодарственную молитву, правда, следует вознести не ему, а – как ни смешно – гаду Метатрону. Противный писец внезапно оказался ярым заступником мира и человечества. Хотя почему внезапно: он-то испокон веков был фанатом упоительных сюжетов, сочиняемых и проживаемых людьми. И еще, конечно, фанатом Автора. Случайно избранный и приближенный Самим, его секретарь, редактор и поверенный пьяных секретов, он купался в счастье. Бекки Розен подтвердит. Оно, увы, Метатрона испортило. А несчастье – исправило. Фикрайтер из него вышел омерзительно бездарный и самовлюбленный. Но, вдоволь намаявшись в помойках безысходной реальности, он оценил в полной мере упорство забытых богом персонажей.

Только он, видимо, и мог умолить Автора вставить в текст доброе чудо.

Не без подтекста.

Автор, как известно, любит своих фанатов и всегда готов их радовать. Ладно, не всегда – часто. Ладно, - изредка. Остальное время он плюет на них с высокой башни, ревностно следя за их восприятием. Известное дело – сложная творческая личность. А Метик-то нещадно ругал опус Карвера Эдлунда, находил в нем бесконечные ляпы, переписывал на свой лад, мечтая тем привлечь благосклонное внимание Автора. Даже сжег томик в печке. Прости, ослепительный Чаке, - не признал без темных очков.

Поистине, без тьмы света не увидать.

Нет, создатель проявился не в ответ на зов персонажей, фанатов или сестры. Он был слишком занят. Путешествовал, вел блог про котиков, что так раздражали Амару, завел наконец подружек и, хм, друзей, затеял новую серию книг, увы, уже закрытую. Может, и правда дело в неудачных названиях. Теперь его рукопись именовалась "Бог. Автобиография". Тут и возникла нужда в редакторе, ибо процесс завяз. Немудрено. Мемуарист хотел поведать о себе правду и при этом выглядеть симпатично. В итоге правда незаметно куда-то подевалась. Начиная с первых же слов: "Вначале был Я".

Мет заикнулся было, что вначале было двое. Разве явление творца не связано с освобождением Амары?

Взгляд милейшего Чака оледенел.

Кого она волнует? Это его история.

Судя по реакции Мета, то был скорее "Бог. Автомадригал". Ни деталей, ни сбалансированности важного и проходного. Редактору пришлось попыхтеть. Вымолить прощение за опрометчивый отзыв об СПН оказалось легко, отстоять раскритикованный мир-текст, готовый рухнуть под тяжестью божьей фальши, – куда сложнее. В чем, в чем, а во вкусах почтеннейшей публики Мет всегда разбирался отменно. Зачем автору выглядеть симпатично, если он – бог? Тут главное – выглядеть неординарно. Нужны будоражащие откровения, смачные подробности, нужно раскрыть душу.

И так далее, по стандартной редакторской шпаргалке для авторов, каждый из которых – бог своего текста.

Раскрывать, правда, нечего: у творца нашего, кажется, литературная симметрия вместо души. Нет, ее никто не съел. Феномен "души" он сам придумал. Вместо гордости отчего-то испытав омерзение. И вообще сотворенное его опасно разочаровывает. Опасно – для сотворенного.

Мет ходил кругами вокруг горячей семейной темы, отступая и возвращаясь, чуя, что где-то тут что-то зарыто.

Что она натворила? Гладила его рубашки, сбрызгивая их пивом? Позорила его при подружках, вынуждая стесняться ненормальной своей семьи? В общем, что-то вроде того - она разрушала его миры. Которые он творил от одиночества. Сестры ему было маловато, ведь он Сущий, а она – Ничто. Он хотел предъявить ей нечто лучшее, чем они оба, ожидая, что от этого она перестанет быть собой. Переделка сестры – уже вторая причина созидания. 

Она не переделалась, он ее запер и не искал опять стал одинок, зато свободен для творчества. Удачной вышла только природа, подозрительно похожая на Тьму. Она созидает из себя самой, время от времени стирая все подчистую и принимаясь созидать заново. Но по части человеческой природы – полный провал. Творения сами все портят, причем во имя его, во всем обвиняют его же и через запятую молят все исправить. Он их любит и учит только хорошему, а они вот так вот. Пару вещей, правда, придумали толковых: начо и музыку. Он не додумался. Не Илуватар.

То-то ему школьный мюзикл понравился.

Возможно, Амара уничтожала ранние труды Чака не только из врожденной вредности. И у Энки с Нинмах первые опыты были неудачными. А Метатрон с его фанатской восторженностью и фанатской же придирчивостью еще не существовал.

Насчет братнего эгоизма сестренка, похоже, тоже не ошибалась. Воплощая свои желания, бог не слишком обращал внимание на других. Симпатичная мордашка Чака, котики, гитара, беспорядочные половые связи – такой современный и милый господь. Делает любовь, а не войну. Блокбастеры "Потоп", "Содом", "Гоморра" остались в славном прошлом. Ответственно ушел от ответственности, даже не удосужившись сообщить абонентам, что обетования упразднены и молиться ныне бессмысленно. Чего все к нему прицепились, в самом деле.

Это, конечно, не криминал.

Это – патриархат.

Мир "мужской" энергии, традиционно отождествляемой со светом и созиданием – в смысле оплодотворения и упорядочивания. Талантливый молодой – вечно молодой, как Оскар, – парень неспешно путешествует, разбрызгивая потенциал, сотворяя то и сё там и сям и заботясь о сотворенном настолько, насколько ему это интересно. И, по ходу, разрушая, подавляя, отбрасывая то, что не принадлежит к личной рефлексивной истории, отчего кажется устаревшим и враждебным развитию. В том числе "темное", феминное начало, слишком хаотичное и одновременно хрупкое для "героической" эпохи, когда завоевываются новые территории, вызревают новые боги и новые правила. Рационально-дискурсивному сознанию и без теней вызреть непросто.

В начале чаковой – и любой другой - истории, несомненно, было Я, и это конгениальная формулировка. Пока нет Я, нет и истории. Но до ее начала существует нечто старше и сильнее. Нечто трудноуловимое, бессюжетное, неброское. Внеисторичное. Первоматерия, вечная и вездесущая, где не может присутствовать в подобающих ей формах, пребывает в том виде, в каком может. Суперверсум организовывался вокруг такого мощного Я с его проблемами и лайфхаками, что окрестные бабы мёрли как мухи. И феминное – мягкое, заботливое, неодолимое – в малой дозе укрылось под Персоной сурового, туповатого друга-брата-Савельича, с начала истории таскавшего Я из пожаров. Потом Я выяснило, что оно – Свет, да не тот, переболело этим открытием и, отказавшись от дальнейших завоеваний-созиданий, принялось закрепляться на тех территориях, какие остались. Безопасных. Типа Импалы или легендарного музыкального кафе. Я самосотворилось, теперь ему бы себя сохранить. И, не дай Чак, не обабиться.

Мужской аспект творения себя исчерпал. Он должен вступить в контакт с иными компонентами психоверсума и продолжиться уже как часть целого. Для рацио это пугающая перспектива утраты себя, своей ясности и кажущегося всевластия. Они же его подомнут и уничтожат, все эти Тени, Анимы, Анимусы...   

 И пока Свет-рацио числит их врагами, Самость недостижима. Выползший из пеленок героики психоверсум теоретически уже способен воспринять их как дружественные, дополняющие его силы. Но то теоретически, а там – что скажут мадам Привычка и ее детки, страхи перемен.

Ну и фиксация Автора на братском эпосе прояснилась. То есть в аутсайде семейные и творческие параллели раскрыты давно, но Мету, видимо, доступны не все интервью и конвенты. Как Касу – не весь добиблейский массив данных.

Мальчик пытался писать книжки, мечтая поразить ими родню, а сестра их разносила в пух и прах. Он запер вредного критика в чулане и сочинил мир-текст о супер-себе, непонятом и угнетаемом, и как-то случайно снабдил свое альтер эго супер-братом, сочувственным и самоотверженно опекающим. Критикующим тоже, да, но очень нежно и не часто. Он сочинял своим героям испытания и с удовольствием следил, как мужественно те их преодолевали. В крайних случаях оказывал чудесную помощь. Не утерпев, сам вписался в замечательный супер-мир и честно отрапортовался жестоким богом, заставляющим своих персонажей страдать ради литературной симметрии. Правде же никто не верит. Не в его мире.

Его история была полна невнятиц, правок и перезагрузок, но постепенно он спрямлял ее к светлому идеалу взаимного и равноправного братства, которого, конечно, не могла обеспечить ему сестра. И так увлекся, что критик выбрался на волю. Чего на Сэма пенять, сам попустил.

Нахлынул испуг: все, трындец его миру. Автор заранее пережил неизбежную негативную рецензию и, в порядке смягчения грядущей травмы, уже согласился с ней. Фрустрированный, стал компульсивно отделяться от обреченного текста, намереваясь пожертвовать его врагу, но переписать набело себя, разъяснив свою благость и терпеливость. Новый Сэм с новой памятью детства и божья автобиография – одного поля ягоды. Из серии "Запомните меня таким". Хотя кто его, лузера, читать-то будет в мире Амары?

Приняв наконец этот печальный факт, Чак переписал-таки мемуар живенько и откровенно, будто только для себя. И тогда редактор с ужасом понял, что взаправду – для себя, что больше никто не прочтет. В тот самый миг, когда освободилась Тьма, творец изваял безопасное уютное гнездо с музыкой и напитками и засел за чакодицею, заверяя, что не струсил, просто разочарован результатом своих трудов, и не сдался, а уступает место злюке по собственному решению.

Его ложные обвинения были безопасной территорией, на ко­торой он мог избегать осознания своей вины за то, что оставил свою душу.

Свою сестру. М?

В это время оная Тьма катила на город ядовитый туман, теперь гораздо лучше управляемый. Особенно плохо он действовал на тех, кто любил и был любим. Они вдруг воображали, что все ровно наоборот. С летальным исходом. И любовь не давала иммунитета.  

Амара честно сообщала Дину то же, что Чак сообщал Мету. Свет – обман, он не станет никого спасать. Вероятно, у нее был опыт.

Кабы не Мет, горькая правда, отраженная ее зеркалом, так и осталась бы правдой. Но писец ринулся в бой, отругал Автора за намерение сдать без боя пусть не гениальный, но кое в чем восхитительный текст, воспел хвалу сапиенсам, превзошедшим своего создателя не только в музыке, а заодно и создателю, каким он был когда-то, - аж расплакался от переполнявших его чувств. Чак выслушал дифирамб внимательно и засел за крайнюю главу.

Сэм опять умирал от черной дури, напрочь забыв про чистящее средство "Маккаби" и напоследок сообщив Дину, что тот предпочел Тьму родному брату и вообще всему на свете, и пусть уходит, пока Сэм его не убил. Логично. Нечувствительный к всеобщей заразе Дин наконец рявкнул на Амару, требуя прекратить. И все прекратилось. И Дин почему-то решил, что все умерли.

Чак запел прощальную песню, голубиную, для разнообразия. В кармане Сэма зажегся пресловутый амулет, давным-давно выключенный богом во избежание засветки и выброшенный за бесполезностью. Дин вышел на улицы, где туман исчез, и мертвые воскресли и обнялись, и улыбался пророк Чак Шорли, покинувший безопасное убежище, и компас господень в ладони Дина сиял, как звездочка.

Чудо – это когда дважды два равно чему угодно, кроме четырех. Штопка разорванной ткани мира белыми нитками. Но заштопанное нужно закрепить. Требуется эмоциональный катарсис. Значит, на подходе очередная жертва. Сын отказался быть искупителем божьих косяков, придется самому. Не зря же песенка. И это будет великий перфоманс. То-то читавший последнюю главу Мет глядел на бога с восторгом и скорбью. Все увидят, как самоотверженна любовь творца к его творению. И он, даже побежденный, так победит.

Снова "или – или". Амулет – не флаг парламентера, а боевое знамя. Оно должно собрать силы Света, обеспечив допрежь всего явку Дина. Бог всевидящий небось разумеет, куда диново сердце тянется. Развернуть его надо. Как развернул Кроули стволы бодигардов в аравийской пустыне.

Лютик сказал: господь – великий стратег, сестра же его – отнюдь не мастер двойной игры. Амара сильна, но наивна, неопытна, презирает лицемерие, манипуляции и, кажется, верит в победу справедливости. Как следствие - у нее нет ни друзей, ни верующих в нее, ни даже тех, кто помог бы ей в обмен на личную выгоду. Упорное молчание Чака, всеобщая ненависть, новые предательства ее разъярили. Тем лучше для лагеря добра. Пусть разрушительница предстанет миру во всей своей злобе. Для выгодного контраста.

Ай да наши. Замес Иоанна Богослова с "Энума элиш" вышел многообещающий.

Все в голове, и настоящие чудеса – не исключение. Пока там не созреют перемены, ничья победа ничего не поможет. Чтобы пересотворить мир из Тиамат, нужен как минимум бог нового поколения. Даже заперев брата с сестрой в одной камере, яко братьев-архангелов, можно лишь законсервировать текущее положение дел, временно утихомирив дракона ФК.

В свете 12-го сезона – есть ли еще варианты?