Автор: Mirra
Рейтинг: PG
Действующие лица: Сэм Винчестер, Дин Винчестер, Люцифер
Жанр: бред хиатусный
Дисклеймер: Люцифер принадлежит св. Иерониму. Сэм - Эрику Крипке. Дин - Сэму.
Статус: закончен.
Рейтинг: PG
Действующие лица: Сэм Винчестер, Дин Винчестер, Люцифер
Жанр: бред хиатусный
Дисклеймер: Люцифер принадлежит св. Иерониму. Сэм - Эрику Крипке. Дин - Сэму.
Статус: закончен.
Жил-был - я.
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил. (…)
(Стоит ли об этом?)
Шторм бил в мол.
(Молод был и мил...)
В порт плыл флот.
(С выигрышным билетом
жил-был я.)
Помнится, что жил. (…)
Встань. Сбрось сон.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)
Вспомнилось, что жил.
(Не смотри, не надо...)
Сон не жизнь.
(Снилось и забыл).
Сон как мох
в древних колоннадах.
(Жил-был я...)
Вспомнилось, что жил.
Семён Кирсанов
- Дин, кофе закончился. Сбегаешь?
- Я мигом!
- Только не связывайся ни с кем, умоляю!
- Ладно!
Сэм трет усталые, в красной сетке прожилок, глаза и снова таращится в монитор. Он не знает толком, зачем старается. Не знает, получится ли. Но нужно же что-то делать.
А что еще он может?
- Я мигом!
- Только не связывайся ни с кем, умоляю!
- Ладно!
Сэм трет усталые, в красной сетке прожилок, глаза и снова таращится в монитор. Он не знает толком, зачем старается. Не знает, получится ли. Но нужно же что-то делать.
А что еще он может?
- Хей, Сэм!
Сэм не оборачивается. Человек его не окликнет. На этой планете больше нет людей. Он идет – руки в карманах, голова долу, - и налетает на внезапно возникшую перед ним фигуру.
- Ох! – охает сухощавый пожилой джентльмен; губы его змеятся скользкой улыбкой.
Сэму неинтересно, как тот выглядит. Теперь тот может выглядеть как угодно.
- Убей меня, - в который раз негромко предлагает он.
Джентльмен скорбно качает благородной седой головой.
- Сэм, ты огорчаешь меня. Я ведь уже говорил: это невозможно. После нашей более чем интимной близости ты подцепил от меня заразу вечной жизни. Излечить ее не под силу даже мне.
Приговорить к бессмертию способен только злой бог. Уцелевшей крупицей веры Сэм все еще взывает к затерянному во вселенной богу доброму. Но раз он, Сэм, по-прежнему жив – то добрый бог, скорее всего, мертв. Как все доброе в этом мире.
Сэм делает шаг вправо – и вновь утыкается в белое пальто. Еще шаг. Он знает: в конце концов собеседнику надоест, и он сможет идти дальше.
- Неужели ты все еще мнишь себя простым смертным? Может быть, даже… человеком?
Идти Сэму некуда и незачем. Идти так же бессмысленно, как сидеть, стоять, лежать. Жить. Пытаться умереть.
- Который год, - слышит он, упорно перемещаясь вправо приставным шагом в ожидании, когда преграда исчезнет. – Я бегаю за тобой, как влюбленная девица за прекрасным принцем. Снабжаю всем необходимым, развлекаю беседами и путешествиями, дарю друзей и произведения искусства.
При воспоминании о «друзьях» и «искусстве» Сэма начинает подташнивать.
- Я не жду благодарности, - ласково журчит над ухом. – Напротив, это я благодарен тебе, и мне грустно оттого, что ты печален. Не пора ли принять новую реальность? Созданную тобой реальность? Она чудесна! Не пора ли принять и себя – ее творца? Сэм, быть творцом - чудесно!
Еще шаг вправо.
- Что ж, может быть, этот подарок тебя развлечет…
Сэм не оборачивается. Человек его не окликнет. На этой планете больше нет людей. Он идет – руки в карманах, голова долу, - и налетает на внезапно возникшую перед ним фигуру.
- Ох! – охает сухощавый пожилой джентльмен; губы его змеятся скользкой улыбкой.
Сэму неинтересно, как тот выглядит. Теперь тот может выглядеть как угодно.
- Убей меня, - в который раз негромко предлагает он.
Джентльмен скорбно качает благородной седой головой.
- Сэм, ты огорчаешь меня. Я ведь уже говорил: это невозможно. После нашей более чем интимной близости ты подцепил от меня заразу вечной жизни. Излечить ее не под силу даже мне.
Приговорить к бессмертию способен только злой бог. Уцелевшей крупицей веры Сэм все еще взывает к затерянному во вселенной богу доброму. Но раз он, Сэм, по-прежнему жив – то добрый бог, скорее всего, мертв. Как все доброе в этом мире.
Сэм делает шаг вправо – и вновь утыкается в белое пальто. Еще шаг. Он знает: в конце концов собеседнику надоест, и он сможет идти дальше.
- Неужели ты все еще мнишь себя простым смертным? Может быть, даже… человеком?
Идти Сэму некуда и незачем. Идти так же бессмысленно, как сидеть, стоять, лежать. Жить. Пытаться умереть.
- Который год, - слышит он, упорно перемещаясь вправо приставным шагом в ожидании, когда преграда исчезнет. – Я бегаю за тобой, как влюбленная девица за прекрасным принцем. Снабжаю всем необходимым, развлекаю беседами и путешествиями, дарю друзей и произведения искусства.
При воспоминании о «друзьях» и «искусстве» Сэма начинает подташнивать.
- Я не жду благодарности, - ласково журчит над ухом. – Напротив, это я благодарен тебе, и мне грустно оттого, что ты печален. Не пора ли принять новую реальность? Созданную тобой реальность? Она чудесна! Не пора ли принять и себя – ее творца? Сэм, быть творцом - чудесно!
Еще шаг вправо.
- Что ж, может быть, этот подарок тебя развлечет…
Сэм распечатывает несколько страниц. По ним черной крошкой рассыпана его жизнь. Он пытается собрать ее в связные, осмысленные фразы, эпизоды, сюжеты. У него плохо выходит. Вспоминается то одно, то другое, и Сэм торопливо записывает. Но мысль обрывается, он не знает, как подытожить, увязать каждый клок жизни с остальными. Невнятные, сумбурные черновые наброски – вот все, на что он способен. Все, на что он оказался способен. Сэм кладет новые страницы в стопку старых. Когда-нибудь он все перечитает, и поймет, как соединить разорванные звенья, и может быть, даже отыщет некий смысл.
Он все пропустил. Включая собственную жизнь. Как вышло то, что вышло? Когда не стало людей? Он не заметил. Когда не стало его самого? Да и был ли он? Помнится, что был…
Недописанные строки растворяются в белесом мерцании экрана, как черные кофейные песчинки - в горячем молоке. Самое важное, самое яркое, самое непостижимое воспоминание. Сэм взглядывает на пустой кофейный аппарат. Полжизни за чашку кофе. Половину вечной жизни. Он охотно обменяет ненужную вечность на пару доз кофеина. В голове прояснится, и, поняв главное, он поймет все.
Зачем оно ему, это понимание?
Но ведь нужно же что-то делать.
Зачем оно ему, это понимание?
Но ведь нужно же что-то делать.
- Есть только одно средство остановить дьявола, - сказал он.
- Да, - согласился Дин.
- Я бы не просил тебя. Я не имею права. Все из-за меня, - сказал он.
- Заткнись, - отрезал Дин.
- Но это можешь сделать только ты.
- Нет, - уперся Дин.
- Может быть, кто-то выживет. Иначе не выживет никто.
- Для гребаного Рая?
- Многие только о нем и мечтают. Сам знаешь.
- Мало ли кто о чем мечтает.
- Кто дал тебе право решать за других, чего им хотеть?
- Ты опять? – не рассердился, а удивился Дин.
- Кто сказал тебе про Рай? Ангелы? И ты им веришь?!
- Мы не будем делать то, что не по-человечески, - невпопад ответил Дин.
Все как всегда. Пустой разговор. Пустая мольба. И решение. Сэм не хотел предоставлять Люциферу истинный сосуд. Не хотел делать мерзавца сильнее. Но упрямство Дина не оставило ему выбора. Есть лишь одно средство победить зло – архангел Майкл. И лишь один путь, которым он может попасть на землю. Сэм рассчитал верно: одно «да» не могло не повлечь за собой другое. Это был шанс шахида. Шанс сберечь не все, но хоть что-то.
Если бы Сэм мог вместить в себя двоих, он бы с радостью пошел на это. Но он не мог. Как не мог больше ждать неизбежного, не предпринимая ничего.
Все случилось очень быстро. Он даже не доехал до Детройта.
И грянула великая битва. Вернее, обычная драка.
- Да, - согласился Дин.
- Я бы не просил тебя. Я не имею права. Все из-за меня, - сказал он.
- Заткнись, - отрезал Дин.
- Но это можешь сделать только ты.
- Нет, - уперся Дин.
- Может быть, кто-то выживет. Иначе не выживет никто.
- Для гребаного Рая?
- Многие только о нем и мечтают. Сам знаешь.
- Мало ли кто о чем мечтает.
- Кто дал тебе право решать за других, чего им хотеть?
- Ты опять? – не рассердился, а удивился Дин.
- Кто сказал тебе про Рай? Ангелы? И ты им веришь?!
- Мы не будем делать то, что не по-человечески, - невпопад ответил Дин.
Все как всегда. Пустой разговор. Пустая мольба. И решение. Сэм не хотел предоставлять Люциферу истинный сосуд. Не хотел делать мерзавца сильнее. Но упрямство Дина не оставило ему выбора. Есть лишь одно средство победить зло – архангел Майкл. И лишь один путь, которым он может попасть на землю. Сэм рассчитал верно: одно «да» не могло не повлечь за собой другое. Это был шанс шахида. Шанс сберечь не все, но хоть что-то.
Если бы Сэм мог вместить в себя двоих, он бы с радостью пошел на это. Но он не мог. Как не мог больше ждать неизбежного, не предпринимая ничего.
Все случилось очень быстро. Он даже не доехал до Детройта.
И грянула великая битва. Вернее, обычная драка.
- Сделать тебе кофе?
Наконец-то.
- Не обожгись опять, - машинально велит Сэм.
Смешок.
Сэм прикусывает губу. Он думал, что выучил свой урок. И снова ошибся.
Все указывало, что Лилит связана с началом Апокалипсиса. Все пророчества твердили, что для его завершения необходимо братоубийство. Дьявол всегда прятался в деталях.
Наконец-то.
- Не обожгись опять, - машинально велит Сэм.
Смешок.
Сэм прикусывает губу. Он думал, что выучил свой урок. И снова ошибся.
Все указывало, что Лилит связана с началом Апокалипсиса. Все пророчества твердили, что для его завершения необходимо братоубийство. Дьявол всегда прятался в деталях.
Они ждали мгновенного забвения, подобного смерти? Его не было. Было полное осознание происходящего и единение двух воль, спаянных в одну.
Они ждали апокалиптических декораций, пылающих окрестностей и небес, свивающихся в пергаментные трубки? Может быть. Возможно, для сторонних наблюдателей все так и было. Когда злоба зажгла землю…
Был мотель, был номер в нем – снова дом, милый дом. И – они, четверо. Дряхлые, древние, закаленные временем обиды, сожаления, разочарования. Сухой треск обреченной мотельной меблировки. Воздух, стоявший дыбом от звуков – слова, удары, слова, удары, крик, всхрип… Кровь на ковре - малая лужица, мировой океан…
Они не желали плохого тем, другим. Он помнит совершенно точно. Они лишь хотели доказать… что-то доказать. Что имели право и не имели выбора. Что упорно работали, переступая через себя и страдая. Что без их любви и талантов, неоцененных и отвергнутых, мир многое потерял. Что обретенная ими чудовищность – случайна и поправима…
Они не заметили, когда их осталось трое. Или не захотели заметить? Но сопротивление уже почти не ощущалось, и тогда они, вглядевшись в глаза весселя, захохотали так громко, как только позволяло сбившееся дыхание. Или хохотал один?
- Сбежал! – ликовали они. – Наш братец сбежал!
- Он умер, - с трудом ответил вессель, давясь кровью.
Они запнулись на миг, ошеломленные. Но сильна была инерция боевого восторга.
- Я победил! – воскликнули они – или все же он? – Я говорил тебе, мартышка! Он мертв, а я жив, и значит…
- Затем он и умер.
И тогда они выпрямились над жалким, посрамленным червяком, несколькими словами укравшим у них победу, и…
Они ждали апокалиптических декораций, пылающих окрестностей и небес, свивающихся в пергаментные трубки? Может быть. Возможно, для сторонних наблюдателей все так и было. Когда злоба зажгла землю…
Был мотель, был номер в нем – снова дом, милый дом. И – они, четверо. Дряхлые, древние, закаленные временем обиды, сожаления, разочарования. Сухой треск обреченной мотельной меблировки. Воздух, стоявший дыбом от звуков – слова, удары, слова, удары, крик, всхрип… Кровь на ковре - малая лужица, мировой океан…
Они не желали плохого тем, другим. Он помнит совершенно точно. Они лишь хотели доказать… что-то доказать. Что имели право и не имели выбора. Что упорно работали, переступая через себя и страдая. Что без их любви и талантов, неоцененных и отвергнутых, мир многое потерял. Что обретенная ими чудовищность – случайна и поправима…
Они не заметили, когда их осталось трое. Или не захотели заметить? Но сопротивление уже почти не ощущалось, и тогда они, вглядевшись в глаза весселя, захохотали так громко, как только позволяло сбившееся дыхание. Или хохотал один?
- Сбежал! – ликовали они. – Наш братец сбежал!
- Он умер, - с трудом ответил вессель, давясь кровью.
Они запнулись на миг, ошеломленные. Но сильна была инерция боевого восторга.
- Я победил! – воскликнули они – или все же он? – Я говорил тебе, мартышка! Он мертв, а я жив, и значит…
- Затем он и умер.
И тогда они выпрямились над жалким, посрамленным червяком, несколькими словами укравшим у них победу, и…
Сэм перечитывает написанное – и стирает его одним тыком. Слишком много «или».
Он коротко и сильно бьет кулаком по клавиатуре. Кнопки и обломки разлетаются, как мухи. Ребро ладони кровоточит.
Как вы посмели не победить, не остановить нас? Слабаки!
Знакомый, короткий, бессмысленный прилив ярости сменяет столь же знакомая опустошенность. Горькие упреки запоздали всего лишь на вечность. Их больше некому адресовать. Не переиграть, не изменить. Можно только вспомнить все – предельно точно и честно. Может быть, ключик к пониманию где-то там, в произошедшем.
Одна деталь ускользает от него. Крохотная и важнейшая. Миг, в который Люцифер ушел. Оставил его одного. Оставил их – вдвоем.
Когда наступил этот миг?
До смерти Дина – или после?
Не мог же он сам сделать то, что сделал?
Ему является голова полузабытого Гордона Уокера и, шевеля, как медузьими щупальцами, обрывками кожи, мышц, сосудов, понимающе подмигивает.
Сэм, помаргивая, опускает голову к целехонькой клавиатуре. В прекрасной новой реальности ничто не подлежит порче. Ни вещи, ни… существа.
Он может поклясться, что не играет с собой в прятки. Он просто не помнит. Честное слово. Это беспамятство так мучительно, что он готов признать себя виновным без разбирательства.
Но ему не нужно собственное признание. Ему нужна правда. Только ему она еще и нужна. Он цепляется за эту бессмысленную нужность, как за последнюю возможность сопротивления. Чему? Кому? Быть может, самому себе? Не слишком ли поздно?
Он коротко и сильно бьет кулаком по клавиатуре. Кнопки и обломки разлетаются, как мухи. Ребро ладони кровоточит.
Как вы посмели не победить, не остановить нас? Слабаки!
Знакомый, короткий, бессмысленный прилив ярости сменяет столь же знакомая опустошенность. Горькие упреки запоздали всего лишь на вечность. Их больше некому адресовать. Не переиграть, не изменить. Можно только вспомнить все – предельно точно и честно. Может быть, ключик к пониманию где-то там, в произошедшем.
Одна деталь ускользает от него. Крохотная и важнейшая. Миг, в который Люцифер ушел. Оставил его одного. Оставил их – вдвоем.
Когда наступил этот миг?
До смерти Дина – или после?
Не мог же он сам сделать то, что сделал?
Ему является голова полузабытого Гордона Уокера и, шевеля, как медузьими щупальцами, обрывками кожи, мышц, сосудов, понимающе подмигивает.
Сэм, помаргивая, опускает голову к целехонькой клавиатуре. В прекрасной новой реальности ничто не подлежит порче. Ни вещи, ни… существа.
Он может поклясться, что не играет с собой в прятки. Он просто не помнит. Честное слово. Это беспамятство так мучительно, что он готов признать себя виновным без разбирательства.
Но ему не нужно собственное признание. Ему нужна правда. Только ему она еще и нужна. Он цепляется за эту бессмысленную нужность, как за последнюю возможность сопротивления. Чему? Кому? Быть может, самому себе? Не слишком ли поздно?
- Никто не может тобой управлять, кроме тебя, - отчетливо слышит он знакомый голос. Так отчетливо, что давнее ощущение замкнутости в цепях чужой воли вновь ожигает его гневом и стыдом. Тварь, управлявшая тогда его телом и чувствами, казалась ему всемогущей и всезнающей. Знающей о тайных, ему самому неведомых страстях – уж во всяком случае. И умело потакающей им. Он был тогда очень, очень слабым. Он не мог сопротивляться.
А позже?
- Я не могу убить тебя. Лучше умру.
А если я кого-то убил?
- Это был не ты.
А если в следующий раз это буду я?
- Лучше умру…
А позже?
- Я не могу убить тебя. Лучше умру.
А если я кого-то убил?
- Это был не ты.
А если в следующий раз это буду я?
- Лучше умру…
Сэм твердо знал, что начатый им кошмар завершится братоубийством.
Так же твердо он знал, кто станет убийцей. И кто будет убит.
Ему казалось, он знал это всегда. Всю жизнь.
Он ошибся. Ошибка была не в Библии и не в пророчестве, а в толкователе. Он исполнил предназначение, которого не понял.
Иначе те, другие, были бы живы.
Так же твердо он знал, кто станет убийцей. И кто будет убит.
Ему казалось, он знал это всегда. Всю жизнь.
Он ошибся. Ошибка была не в Библии и не в пророчестве, а в толкователе. Он исполнил предназначение, которого не понял.
Иначе те, другие, были бы живы.
На возникшую перед ним кружку Сэм глядит несколько секунд, выныривая из размышлений и досадуя – но чуток все же радуясь? - что вновь немного не донырнул до отгадки. Прежде напитка он глотает его запах – и пришпоренные горечью воспоминания летят, едва касаясь обломков последующих дней, месяцев, лет. Ужас, тоска, недоумение, и напрасные попытки… разные попытки. И владыка новой реальности, захаживавший в гости, как к близкому другу, со скорбными беседами о любимых старших братьях. О почтительном восхищении, которого достоин их предсмертный подвиг. Истратив всю жизнь на глупое упрямство, в свои последние минуты они поднялись до истинной жертвенности – поняв и признав правоту своих братьев-соперников и отдав им победу.
Люцифер то склонял, то откидывал по-разному выглядевшую, но неизменно красивую голову, потчуя собеседника кружевными речами и белоснежными платочками, игнорируя молчаливый отказ от того и другого.
- Они отреклись от всего, во что верили, что любили, что ценили превыше жизни, - вещал он, искусно модулируя всякий раз новый свой голос. – Ради того, чтобы истина, которая всегда была рядом и которую они узрели лишь перед концом, восторжествовала…
Сэм не удостаивал гостя ни взглядом, ни словом. Он слишком помнил последние слова майклова весселя. И взвившуюся в нем – в них – одну на двоих злобу. И – ужас поражения, окончательного, непоправимого, без надежды на реванш. Только Сэм, бессмертный соглядатай и соучастник великой битвы, знал об этих не подобающих триумфатору чувствах, - ибо разделил их. Только Сэм, подтвердив иную версию событий, мог залатать прореху в самолюбии князя мира.
Но Светоносному нечем было бы отдариваться.
Люцифер то склонял, то откидывал по-разному выглядевшую, но неизменно красивую голову, потчуя собеседника кружевными речами и белоснежными платочками, игнорируя молчаливый отказ от того и другого.
- Они отреклись от всего, во что верили, что любили, что ценили превыше жизни, - вещал он, искусно модулируя всякий раз новый свой голос. – Ради того, чтобы истина, которая всегда была рядом и которую они узрели лишь перед концом, восторжествовала…
Сэм не удостаивал гостя ни взглядом, ни словом. Он слишком помнил последние слова майклова весселя. И взвившуюся в нем – в них – одну на двоих злобу. И – ужас поражения, окончательного, непоправимого, без надежды на реванш. Только Сэм, бессмертный соглядатай и соучастник великой битвы, знал об этих не подобающих триумфатору чувствах, - ибо разделил их. Только Сэм, подтвердив иную версию событий, мог залатать прореху в самолюбии князя мира.
Но Светоносному нечем было бы отдариваться.
- Ему тоже одиноко, - заметил однажды Дин, когда Сэм после очередного визита методично швырялся хрупкими небьющимися вещицами. И будто пелена упала с его глаз. Верно; ловушка, в которую угодили они с дьяволом, – одна на двоих. Ловушка прекрасной, навсегда неизменной реальности, где ничто не умирает и не рождается, ни в чем нет нужды и ничто не страшит. Где оба они – изгои. Без семьи, без соплеменников, среди презираемых, безразличных до ненависти чужаков, которыми намеревались попользоваться – но никак не коротать с ними вечность.
О господи. Ведь это и есть… Рай?
Сэма душил безмолвный, весьма близкий к истерике смех. Вот Рай на земле, построенный сатаной. Но какая разница, - кем? Вышло не то, чего хотелось, не так ли, господин генеральный планировщик?
- Где же ангелы? – начал он следующую встречу.
Люцифер не дрогнул лицом – снова безупречно прекрасным. На сей раз женским.
- Они оставили причитавшуюся мне долю наследства, - пожал он изящным плечиком. – Прочее неважно.
- Так твой отец мертв?
Сатана печально приопустил голову:
- Ходили такие слухи…
- А братья? Отчего не заглядывают в твой дивный мир?
- Стесняются, - кокетливо предположил гость приглушенным контральто.
Сэм злорадно усмехнулся.
В тот раз дьявол не засиделся в гостях. А Сэм, полыхая мстительным удовлетворением, начал новую главку своих мемуаров.
О господи. Ведь это и есть… Рай?
Сэма душил безмолвный, весьма близкий к истерике смех. Вот Рай на земле, построенный сатаной. Но какая разница, - кем? Вышло не то, чего хотелось, не так ли, господин генеральный планировщик?
- Где же ангелы? – начал он следующую встречу.
Люцифер не дрогнул лицом – снова безупречно прекрасным. На сей раз женским.
- Они оставили причитавшуюся мне долю наследства, - пожал он изящным плечиком. – Прочее неважно.
- Так твой отец мертв?
Сатана печально приопустил голову:
- Ходили такие слухи…
- А братья? Отчего не заглядывают в твой дивный мир?
- Стесняются, - кокетливо предположил гость приглушенным контральто.
Сэм злорадно усмехнулся.
В тот раз дьявол не засиделся в гостях. А Сэм, полыхая мстительным удовлетворением, начал новую главку своих мемуаров.
- Что ж, может быть, этот подарок тебя развлечет…
В фокус упрямо опущенных глаз Сэма попадает маленькое существо. Мальчишка. Лет семи-восьми. Задрав голову, он хмуро глядит прямо в лицо дяде-каланче. От неожиданности Сэм теряет дар молчания:
- Что это?
- Не «что», а «кто». Не признал собственного сына? Что ж ты так, Сэм.
- Этого не может… Откуда… - пятясь, Сэм ругает себя за идиотизм, ибо это наверняка фантом. Здесь не бывает детей. Он знает точно. Конечно, любой нормальный мужчина в такой ситуации листал бы лихорадочно имена-лица, припоминая, где, с кем, когда. Но Сэм – не нормальный мужчина в далеко не обыденной ситуации. Почему он занят тем же?
- О, это дитя было зачато в любви! Признайся, ты ведь любил демона в себе?
«Мэг!» - ошпаривает Сэма изнутри. И срок вроде сходится. Невозможно. Невер…
- Это бы еще полбеды, - разглядывая Сэма и лучась дружелюбием, продолжает седовласый джентльмен в белом пальто. - Его покойная мамочка, редкая болтушка, часто рассказывала, как тошнило ее в атмосфере романтической преданности, окутывавшей тебя. Не прикончить убийцу и насильника, хотя бы в порядке самозащиты, - для этого надо было быть твоим братом и никем больше. При всем уважении, Сэм, при всем уважении, - подмигивает он. - Конечно, бедняжка не ожидала такого, и вот результат.
- Заткнись же, - мучительно выплевывает Сэм, мечтая спокойно подумать. Вспомнить. Прецеденты? Один был. Юный антихрист Джесси, сын одержимой девственницы… Если это возможно, теоретически допустим и ребенок от одержимого демоницей мужчины. Как? Черт его знает.
Дьявол откровенно наслаждается производимым эффектом.
- Прости ее, - театрально восклицает он, - глупышка не понимала, как важна братская преданность для судеб мира. Наша новая, прекрасная реальность рождена великой любовью!
Сэм кое-как берет себя в руки.
- Не морочь мне голову. Демоны не рожают.
- Сэм, - Люцифер удивленно мотает головой, - ты все еще не понимаешь, что хороший сосуд способен на многое?
- Кто… - Сэм сглатывает с отвращением. – Кто она была?
- Сосуд? Кто знает. Какая-то коматозница. Представь, каково было крошке Мэг провести столько недель в пустой, подключенной к аппаратам тушке, не имея возможности даже пользоваться ею в свое удовольствие! Ваша медицина… мм… - с придурковатым восхищением блеет сатана, - открыла нам такие возможности.
Сэм угрюмо глядит в землю. Еще бы. Вашей медицине проще. Никто не рождается, не болеет, не старится, не умирает.
- Оставь свои подарки себе.
- Я бы с радостью, - губы дьявола извиваются. – Знаю, тебе дискомфортно видеть рядом плод столь… нетрадиционной связи. Для меня же, поверь, воспитывать твоего отпрыска – великая честь.
Сатана позволяет себе почти рассмеяться:
- Для нас это что-то вроде непорочного зачатия. Он - легенда, Сэм! Как и ты. Освободитель и его сын. – Он вздымает руки, в правой зажата трость. – Но, к моему и твоему сожалению, ребенок хочет к папочке. И он имеет на то полное право, не так ли? Ну, иди, малыш.
Мальчик, так и простоявший весь разговор с задранной головой, без колебаний подходит к Сэму. Только бы за руку не вздумал хватать, с отвращением думает тот. Только бы не сорваться.
- Как его зовут? – сквозь зубы интересуется он.
Джентльмен пожимает плечами.
- Как тебе будет угодно. Обезьянка. Лягушонок. Червячок. Мамаша его ненавидела, дитя взрастало под присмотром общественности... Нареки его сам.
Сэм делает шаг к Люциферу. Тот насмешливо салютует тростью и исчезает за миг до столкновения с бывшим весселем.
В фокус упрямо опущенных глаз Сэма попадает маленькое существо. Мальчишка. Лет семи-восьми. Задрав голову, он хмуро глядит прямо в лицо дяде-каланче. От неожиданности Сэм теряет дар молчания:
- Что это?
- Не «что», а «кто». Не признал собственного сына? Что ж ты так, Сэм.
- Этого не может… Откуда… - пятясь, Сэм ругает себя за идиотизм, ибо это наверняка фантом. Здесь не бывает детей. Он знает точно. Конечно, любой нормальный мужчина в такой ситуации листал бы лихорадочно имена-лица, припоминая, где, с кем, когда. Но Сэм – не нормальный мужчина в далеко не обыденной ситуации. Почему он занят тем же?
- О, это дитя было зачато в любви! Признайся, ты ведь любил демона в себе?
«Мэг!» - ошпаривает Сэма изнутри. И срок вроде сходится. Невозможно. Невер…
- Это бы еще полбеды, - разглядывая Сэма и лучась дружелюбием, продолжает седовласый джентльмен в белом пальто. - Его покойная мамочка, редкая болтушка, часто рассказывала, как тошнило ее в атмосфере романтической преданности, окутывавшей тебя. Не прикончить убийцу и насильника, хотя бы в порядке самозащиты, - для этого надо было быть твоим братом и никем больше. При всем уважении, Сэм, при всем уважении, - подмигивает он. - Конечно, бедняжка не ожидала такого, и вот результат.
- Заткнись же, - мучительно выплевывает Сэм, мечтая спокойно подумать. Вспомнить. Прецеденты? Один был. Юный антихрист Джесси, сын одержимой девственницы… Если это возможно, теоретически допустим и ребенок от одержимого демоницей мужчины. Как? Черт его знает.
Дьявол откровенно наслаждается производимым эффектом.
- Прости ее, - театрально восклицает он, - глупышка не понимала, как важна братская преданность для судеб мира. Наша новая, прекрасная реальность рождена великой любовью!
Сэм кое-как берет себя в руки.
- Не морочь мне голову. Демоны не рожают.
- Сэм, - Люцифер удивленно мотает головой, - ты все еще не понимаешь, что хороший сосуд способен на многое?
- Кто… - Сэм сглатывает с отвращением. – Кто она была?
- Сосуд? Кто знает. Какая-то коматозница. Представь, каково было крошке Мэг провести столько недель в пустой, подключенной к аппаратам тушке, не имея возможности даже пользоваться ею в свое удовольствие! Ваша медицина… мм… - с придурковатым восхищением блеет сатана, - открыла нам такие возможности.
Сэм угрюмо глядит в землю. Еще бы. Вашей медицине проще. Никто не рождается, не болеет, не старится, не умирает.
- Оставь свои подарки себе.
- Я бы с радостью, - губы дьявола извиваются. – Знаю, тебе дискомфортно видеть рядом плод столь… нетрадиционной связи. Для меня же, поверь, воспитывать твоего отпрыска – великая честь.
Сатана позволяет себе почти рассмеяться:
- Для нас это что-то вроде непорочного зачатия. Он - легенда, Сэм! Как и ты. Освободитель и его сын. – Он вздымает руки, в правой зажата трость. – Но, к моему и твоему сожалению, ребенок хочет к папочке. И он имеет на то полное право, не так ли? Ну, иди, малыш.
Мальчик, так и простоявший весь разговор с задранной головой, без колебаний подходит к Сэму. Только бы за руку не вздумал хватать, с отвращением думает тот. Только бы не сорваться.
- Как его зовут? – сквозь зубы интересуется он.
Джентльмен пожимает плечами.
- Как тебе будет угодно. Обезьянка. Лягушонок. Червячок. Мамаша его ненавидела, дитя взрастало под присмотром общественности... Нареки его сам.
Сэм делает шаг к Люциферу. Тот насмешливо салютует тростью и исчезает за миг до столкновения с бывшим весселем.
- Папа…
- Не смей называть меня папой! – рявкает Сэм.
- А как мне тебя называть? - спрашивает ублюдок.
- Никак не называй!
Сэм иногда живет на одном месте неделями, иногда меняет ночлег каждые два-три дня. Он может сесть в самолет и полететь куда угодно. Один в совершенно пустом самолете. Или в набитом фантомами самолете. Который приземлится где ему, Сэму, вздумается. Хоть на вершине Джомолунгмы. Сэм пробовал. Нынешние владыки мира обращаются с унаследованными игрушками умело, хотя им эти игрушки без надобности.
Демоненок, сын Сэма Винчестера и внук Азазеля, не отстает от новообретенного папаши ни на шаг. Открывая глаза поутру, Сэм видит посапывающее чудовище, свернувшееся клубком прямо на полу, где-нибудь под стенкой или возле стола. Демоны не спят. Им не нужен сон.
Сэм ни на чем не может сосредоточиться. Все его силы уходят на борьбу с собственным бешенством. Нарочито тщательно он готовит себе завтрак – яичница со спаржей, тосты с мармеладом. Ублюдок глядит на него исподлобья.
- Есть хочешь? – иронически спрашивает Сэм.
- А можно?!
Демоны не едят. Разве что для развлечения. Сэм смотрит, как мальчишка запихивает в рот все подряд. Ребенок, вдруг думает он. Это всего лишь ребенок.
Тот замирает с полуоткрытым ртом.
- Что, па…
- Жуй и помалкивай!
- Не смей называть меня папой! – рявкает Сэм.
- А как мне тебя называть? - спрашивает ублюдок.
- Никак не называй!
Сэм иногда живет на одном месте неделями, иногда меняет ночлег каждые два-три дня. Он может сесть в самолет и полететь куда угодно. Один в совершенно пустом самолете. Или в набитом фантомами самолете. Который приземлится где ему, Сэму, вздумается. Хоть на вершине Джомолунгмы. Сэм пробовал. Нынешние владыки мира обращаются с унаследованными игрушками умело, хотя им эти игрушки без надобности.
Демоненок, сын Сэма Винчестера и внук Азазеля, не отстает от новообретенного папаши ни на шаг. Открывая глаза поутру, Сэм видит посапывающее чудовище, свернувшееся клубком прямо на полу, где-нибудь под стенкой или возле стола. Демоны не спят. Им не нужен сон.
Сэм ни на чем не может сосредоточиться. Все его силы уходят на борьбу с собственным бешенством. Нарочито тщательно он готовит себе завтрак – яичница со спаржей, тосты с мармеладом. Ублюдок глядит на него исподлобья.
- Есть хочешь? – иронически спрашивает Сэм.
- А можно?!
Демоны не едят. Разве что для развлечения. Сэм смотрит, как мальчишка запихивает в рот все подряд. Ребенок, вдруг думает он. Это всего лишь ребенок.
Тот замирает с полуоткрытым ртом.
- Что, па…
- Жуй и помалкивай!
- Кто позволил тебе прикасаться к моим вещам? – рычит он, застукав пацана за чтением отцовского дневника.
- Я думал, ты будешь меня учить, - оправдывается тот.
- Чему учить?
- Всему. Что знаешь.
В последнее время Сэм с неудовольствием отмечает за собой резкие перепады настроения. Сейчас ему весело. Учить демона семейному бизнесу? Оригинальный поворот. Когда-то Сэм учился у демона, а теперь вот оно как.
- Все, что я знаю, - говорит он, отбирая дневник и подчеркнуто бережно пряча его в сейф (как адское отродье открыло сейф?), - больше ни на что не годится.
В Раю никого не убить. Нечисть? Отсутствует. Демоны более не нечисть, а полноправные райские граждане. Экзорцизмы тут не действуют. Соли и серебра, не говоря о святой воде и прочих церковных причиндалах, в Раю тоже нет.
Зачем к нему приставлен… кто - шпион? Провокатор? Раздражитель? Сэм Винчестер абсолютно безвреден в этом мире. И абсолютно, до самых тайных уголков сознания, известен его обитателям.
- Какого хрена ты ко мне прицепился? – спрашивает он. – Чего тебе со своими не жилось?
- Я не такой, как они.
- Та-ак… - Сэм задумчиво кивает. - Знакомая песня. У нас с тобой родство душ, да? И чем же ты не такой?
Демоненок молчит. Упрямство – фамильная черта, почти весело думает Сэм, разглядывая веснушчатую рожицу, ясные зеленые глаза, за которыми черт знает что прячется.
- Измени форму, - велит он.
- Не могу.
- Врешь. Все демоны могут.
- Я не демон.
- Интересная новость. А кто ты?
- Твой сын.
Сэм начинает закипать, но сдерживается.
- Если ты не будешь есть и спать – что тогда? – спрашивает он.
- Плохо.
- Кому?
- Мне.
- Умрешь?
- Не знаю.
- Поэтому ты не такой, да? – насмешливо угадывает Сэм. – Тебя там голодом морили?
- Люцифер хотел меня усыновить, - вдруг сообщает пацан.
- Что ж ты отказался? Был бы принцем.
- У меня уже есть папа.
- Который должен тебя кормить? - Сэм снова впадает в бешенство. – Не смей меня так называть! И не смей трогать мои вещи!
Он вспоминает про сейф.
- Сколько тебе лет?
- Не знаю. Восемь. Наверное.
- А мозгов – как у трехлетки, - язвит Сэм, раздумывая, не слишком ли тот умен для восьмилетнего. Какими должны быть демонические мальчики его возраста? А человеческие? Если бы он знал. Какими должны быть мальчики в Раю?
Им полагаются пушистые крылышки и голые задницы.
Назвать, что ли, отпрыска Купидоном?
Сэм прищелкивает языком. Не похож.
- Я думал, ты будешь меня учить, - оправдывается тот.
- Чему учить?
- Всему. Что знаешь.
В последнее время Сэм с неудовольствием отмечает за собой резкие перепады настроения. Сейчас ему весело. Учить демона семейному бизнесу? Оригинальный поворот. Когда-то Сэм учился у демона, а теперь вот оно как.
- Все, что я знаю, - говорит он, отбирая дневник и подчеркнуто бережно пряча его в сейф (как адское отродье открыло сейф?), - больше ни на что не годится.
В Раю никого не убить. Нечисть? Отсутствует. Демоны более не нечисть, а полноправные райские граждане. Экзорцизмы тут не действуют. Соли и серебра, не говоря о святой воде и прочих церковных причиндалах, в Раю тоже нет.
Зачем к нему приставлен… кто - шпион? Провокатор? Раздражитель? Сэм Винчестер абсолютно безвреден в этом мире. И абсолютно, до самых тайных уголков сознания, известен его обитателям.
- Какого хрена ты ко мне прицепился? – спрашивает он. – Чего тебе со своими не жилось?
- Я не такой, как они.
- Та-ак… - Сэм задумчиво кивает. - Знакомая песня. У нас с тобой родство душ, да? И чем же ты не такой?
Демоненок молчит. Упрямство – фамильная черта, почти весело думает Сэм, разглядывая веснушчатую рожицу, ясные зеленые глаза, за которыми черт знает что прячется.
- Измени форму, - велит он.
- Не могу.
- Врешь. Все демоны могут.
- Я не демон.
- Интересная новость. А кто ты?
- Твой сын.
Сэм начинает закипать, но сдерживается.
- Если ты не будешь есть и спать – что тогда? – спрашивает он.
- Плохо.
- Кому?
- Мне.
- Умрешь?
- Не знаю.
- Поэтому ты не такой, да? – насмешливо угадывает Сэм. – Тебя там голодом морили?
- Люцифер хотел меня усыновить, - вдруг сообщает пацан.
- Что ж ты отказался? Был бы принцем.
- У меня уже есть папа.
- Который должен тебя кормить? - Сэм снова впадает в бешенство. – Не смей меня так называть! И не смей трогать мои вещи!
Он вспоминает про сейф.
- Сколько тебе лет?
- Не знаю. Восемь. Наверное.
- А мозгов – как у трехлетки, - язвит Сэм, раздумывая, не слишком ли тот умен для восьмилетнего. Какими должны быть демонические мальчики его возраста? А человеческие? Если бы он знал. Какими должны быть мальчики в Раю?
Им полагаются пушистые крылышки и голые задницы.
Назвать, что ли, отпрыска Купидоном?
Сэм прищелкивает языком. Не похож.
Сэму приснилось, что все ему приснилось. Он рассказывает свой Дину кошмар, а тот с торчащей изо рта зубной щеткой легкомысленно блуждает по комнате и вставляет дурацкие комментарии.
- Дин, - настаивает Сэм, - может быть, это важно! Вдруг опять видение!
- Что, теперь Люцифер крутит для тебя кино вместо Азазеля?
- Все может быть. Мы должны учесть и такую возможность, - сердясь, настаивает Сэм. – Дин, ты можешь послушать серьезно? Дин, - безнадежно взывает он, - Дин, Дин!
- Что, папа?
Сэм выскакивает из сна, как поплавок из речных глубин, – взвивается с подушки и с маху впечатывает увесистый кулак в тревожно вытаращенные зеленые глаза.
- Не смей! – орет он, дрожа от гнева. – Не смей называть себя… меня так!
Трясет головой и, вскочив с кровати, сразу подсаживается к компьютеру. Бесцельно пощелкав по клавишам, идет делать кофе. Косится на несносного ублюдка. Тот лежит тихо. Кажется, в полете он наткнулся грудью на угол стола. Конечно, обычному ребенку не поздоровилось бы. Взрослому, пожалуй, тоже. Но не здесь. Здесь ничего и никого нельзя испортить надолго. Все повреждения, пустяковые или смертельные, заживают мгновенно, причиняя лишь мимолетный дискомфорт.
Хочет играть в труп – пусть его.
Кофе, завтрак, снова кофе. Демоненок лежит. Сэм присаживается на корточки, кое-как нащупывает пальцами тонкую ниточку пульса. Какой актер! Значит, не можем менять форму? Ну-ну. Он переворачивает притворщика, разглядывает бледную, на глазах опухающую физиономию, окровавленную футболку, ощупывает грудь. Кажется, пара ребер сломана. Как он это имитирует, интересно? Ничего страшного. Если легкие не задеты острым обломком кости… и даже если задеты…
Досадуя на себя, Сэм поднимает щуплое тело и тащит в постель. Привычно взрезает ножом футболку. Промыть. Перевязать. Нечем. Сбегать в аптеку? В его хозяйстве медикаменты давно не водятся.
К следующему полудню мальчик открывает глаза.
- Выспался? – вопрос задан слишком громко, чтобы сойти за сердитое ворчание. – На, выпей.
Демоненок моргает, щурится, пытается ухватить слабыми пальцами чашку. Сэм приподнимает его и поит бульоном. Опускает на подушку, приносит полотенце, вытирает разлившееся.
- Спасибо, папа, - тихо говорит ублюдок.
- Всегда пожалуйста. Эй, ты куда?
- Я… - мальчик кивает на пол, явно намереваясь сползти с кровати.
- В туалет? Давай помогу.
- Я занял твою… постель… Тебе надо поспать.
- Я сам решаю, когда мне спать.
Адское отродье внимательно смотрит в тусклые от усталости глаза и упрямо мотает головой.
- Поговори у меня! Я старше, а значит… - Сэм запинается. И, усмехнувшись, уверенно завершает:
- Всегда прав!
- Всегда? – переспрашивает тот.
- Ну, в большинстве случаев.
Мягко, но настойчиво возвращенный на подушку, демоненок молчит. Сэму неловко. Что он сидит тут, как безутешная невеста над умирающим женихом? Видел бы его Дин в эти сутки – то-то был бы повод для шуточек.
Сэм садится к столу и невидяще пялится в монитор. Оклемается, думает он. Все-таки демон. И еще Винчестер. Подарочек от Люцифера. Демон Винчестер-младший, существо, способное мучиться даже в Раю. Кого же ему родила стерва Мэг?
- Дин, - настаивает Сэм, - может быть, это важно! Вдруг опять видение!
- Что, теперь Люцифер крутит для тебя кино вместо Азазеля?
- Все может быть. Мы должны учесть и такую возможность, - сердясь, настаивает Сэм. – Дин, ты можешь послушать серьезно? Дин, - безнадежно взывает он, - Дин, Дин!
- Что, папа?
Сэм выскакивает из сна, как поплавок из речных глубин, – взвивается с подушки и с маху впечатывает увесистый кулак в тревожно вытаращенные зеленые глаза.
- Не смей! – орет он, дрожа от гнева. – Не смей называть себя… меня так!
Трясет головой и, вскочив с кровати, сразу подсаживается к компьютеру. Бесцельно пощелкав по клавишам, идет делать кофе. Косится на несносного ублюдка. Тот лежит тихо. Кажется, в полете он наткнулся грудью на угол стола. Конечно, обычному ребенку не поздоровилось бы. Взрослому, пожалуй, тоже. Но не здесь. Здесь ничего и никого нельзя испортить надолго. Все повреждения, пустяковые или смертельные, заживают мгновенно, причиняя лишь мимолетный дискомфорт.
Хочет играть в труп – пусть его.
Кофе, завтрак, снова кофе. Демоненок лежит. Сэм присаживается на корточки, кое-как нащупывает пальцами тонкую ниточку пульса. Какой актер! Значит, не можем менять форму? Ну-ну. Он переворачивает притворщика, разглядывает бледную, на глазах опухающую физиономию, окровавленную футболку, ощупывает грудь. Кажется, пара ребер сломана. Как он это имитирует, интересно? Ничего страшного. Если легкие не задеты острым обломком кости… и даже если задеты…
Досадуя на себя, Сэм поднимает щуплое тело и тащит в постель. Привычно взрезает ножом футболку. Промыть. Перевязать. Нечем. Сбегать в аптеку? В его хозяйстве медикаменты давно не водятся.
К следующему полудню мальчик открывает глаза.
- Выспался? – вопрос задан слишком громко, чтобы сойти за сердитое ворчание. – На, выпей.
Демоненок моргает, щурится, пытается ухватить слабыми пальцами чашку. Сэм приподнимает его и поит бульоном. Опускает на подушку, приносит полотенце, вытирает разлившееся.
- Спасибо, папа, - тихо говорит ублюдок.
- Всегда пожалуйста. Эй, ты куда?
- Я… - мальчик кивает на пол, явно намереваясь сползти с кровати.
- В туалет? Давай помогу.
- Я занял твою… постель… Тебе надо поспать.
- Я сам решаю, когда мне спать.
Адское отродье внимательно смотрит в тусклые от усталости глаза и упрямо мотает головой.
- Поговори у меня! Я старше, а значит… - Сэм запинается. И, усмехнувшись, уверенно завершает:
- Всегда прав!
- Всегда? – переспрашивает тот.
- Ну, в большинстве случаев.
Мягко, но настойчиво возвращенный на подушку, демоненок молчит. Сэму неловко. Что он сидит тут, как безутешная невеста над умирающим женихом? Видел бы его Дин в эти сутки – то-то был бы повод для шуточек.
Сэм садится к столу и невидяще пялится в монитор. Оклемается, думает он. Все-таки демон. И еще Винчестер. Подарочек от Люцифера. Демон Винчестер-младший, существо, способное мучиться даже в Раю. Кого же ему родила стерва Мэг?
Сэм не однажды в своей жизни свалял дурака. Но большим идиотом он себя никогда не чувствовал. Смазывая синяки, царапины и ожоги навязавшемуся на его голову сомнительному родственнику (домашняя аптечка теперь всегда наготове), он повторяет себе, что это не может быть правдой. Это существо не может быть его сыном. И оно не может пораниться. Опять ловушка. Но зачем? Кому он еще нужен?
- Без спросу ни к чему не прикасаться!
- Я понял, - рапортует тот, разглядывая забинтованную руку.
- Вот и хорошо.
- Понял, как эта штука работает.
Сэм выпрямляется и, уперев кулаки в бедра, строго глядит сверху вниз. Чертенок бестрепетно возвращает взгляд снизу вверх – как в первую встречу.
- Теперь ясно, почему Люцифер от тебя избавился, - говорит Сэм насмешливо. – Ты и там все портил.
- Я ничего не испор…
- Кроме себя.
- Заживет.
Сэм терпеливо вздыхает.
- Иди погуляй.
- Не хочу.
- Я сказал – иди погуляй!
Что бы ни говорил Люцифер – родня по маминой линии младшую легенду недолюбливает. При полной взаимности сторон. Великовозрастные демонюги не упускают случая встретить и поддразнить мальца, а тот непременно лезет в драку, регулярно огребая тумаки. Кто из них тупее – Сэм пока не решил. Лекцию герою он прочтет позже. Сейчас ему нужен хоть час одиночества. Которое перестало быть мучительным, став труднодоступным.
К возвращению чертенка он уже вдоволь наобщался с собой - и теперь зол на него, на себя, на весь постапокалиптический свет, не желающий оставить его в покое.
- Как ты это делаешь? – набрасывается он на застывшего в дверях пацана. – Зачем? Жалости тебе от меня надо?
- Я ничего… - лепечет тот.
Сэм дергает болтающийся лоскут на рукаве недавно еще целой рубашки, тычет пальцем прямо в лиловатый овал на скуле. Демоненок дергается и стискивает зубы.
- Одежда здесь никогда не рвется! Синяков не бывает – ни у кого! Зачем ты играешь со мной, ублюдок? Говори!
- Сейчас ты неправ, папа, - негромко сообщает тот.
Сэм наотмашь хлещет его ладонью по лицу. К лиловому овалу, как щупальца, прирастают розоватые контуры пальцев.
- Заткнись! Не смей врать мне в глаза! Потому что я знаю! Слышишь, знаю, как в этом гребаном Раю заживает разрезанное брюхо! Сломанная шея! Дырявый череп! И знаю, что при этом чувствуешь! Ну, что? Кому ты голову морочишь, сучонок!
На поднятом личике сучонка подрагивают губы, быстро-быстро хлопают пушистые ресницы, и Сэм понимает, что рассудок его заволакивает пелена ярости. Если этот маленький кусок дерьма еще посмеет пустить слезу…
- Зачем ты все это делал, папа?
Сэм отшатывается, зажмурившись, будто в глаза ему плеснули ослепительным светом. С трудом переводит дух.
- Экспериментировал, - бурчит он, направляясь к аптечке. Психотерапевты среди демонов, наверное, не водятся. А жаль.
- Я больше не оставлю тебя одного, - тихий, на грани слышимости, выдох позади.
Оборачивается.
- Что ты сказал?
Демоненок молчит. Брови насуплены, рот упрямо сжат. Одно слово - Винчестер.
- Без спросу ни к чему не прикасаться!
- Я понял, - рапортует тот, разглядывая забинтованную руку.
- Вот и хорошо.
- Понял, как эта штука работает.
Сэм выпрямляется и, уперев кулаки в бедра, строго глядит сверху вниз. Чертенок бестрепетно возвращает взгляд снизу вверх – как в первую встречу.
- Теперь ясно, почему Люцифер от тебя избавился, - говорит Сэм насмешливо. – Ты и там все портил.
- Я ничего не испор…
- Кроме себя.
- Заживет.
Сэм терпеливо вздыхает.
- Иди погуляй.
- Не хочу.
- Я сказал – иди погуляй!
Что бы ни говорил Люцифер – родня по маминой линии младшую легенду недолюбливает. При полной взаимности сторон. Великовозрастные демонюги не упускают случая встретить и поддразнить мальца, а тот непременно лезет в драку, регулярно огребая тумаки. Кто из них тупее – Сэм пока не решил. Лекцию герою он прочтет позже. Сейчас ему нужен хоть час одиночества. Которое перестало быть мучительным, став труднодоступным.
К возвращению чертенка он уже вдоволь наобщался с собой - и теперь зол на него, на себя, на весь постапокалиптический свет, не желающий оставить его в покое.
- Как ты это делаешь? – набрасывается он на застывшего в дверях пацана. – Зачем? Жалости тебе от меня надо?
- Я ничего… - лепечет тот.
Сэм дергает болтающийся лоскут на рукаве недавно еще целой рубашки, тычет пальцем прямо в лиловатый овал на скуле. Демоненок дергается и стискивает зубы.
- Одежда здесь никогда не рвется! Синяков не бывает – ни у кого! Зачем ты играешь со мной, ублюдок? Говори!
- Сейчас ты неправ, папа, - негромко сообщает тот.
Сэм наотмашь хлещет его ладонью по лицу. К лиловому овалу, как щупальца, прирастают розоватые контуры пальцев.
- Заткнись! Не смей врать мне в глаза! Потому что я знаю! Слышишь, знаю, как в этом гребаном Раю заживает разрезанное брюхо! Сломанная шея! Дырявый череп! И знаю, что при этом чувствуешь! Ну, что? Кому ты голову морочишь, сучонок!
На поднятом личике сучонка подрагивают губы, быстро-быстро хлопают пушистые ресницы, и Сэм понимает, что рассудок его заволакивает пелена ярости. Если этот маленький кусок дерьма еще посмеет пустить слезу…
- Зачем ты все это делал, папа?
Сэм отшатывается, зажмурившись, будто в глаза ему плеснули ослепительным светом. С трудом переводит дух.
- Экспериментировал, - бурчит он, направляясь к аптечке. Психотерапевты среди демонов, наверное, не водятся. А жаль.
- Я больше не оставлю тебя одного, - тихий, на грани слышимости, выдох позади.
Оборачивается.
- Что ты сказал?
Демоненок молчит. Брови насуплены, рот упрямо сжат. Одно слово - Винчестер.
Сэму нужна информация. Он понятия не имеет, где ее брать. Всемирная паутина по-прежнему цела и доступна, за последние годы в ней ничего не изменилось. Не убавилось, не прибавилось. Демоны не пользуются человечьими изобретениями. Они лишь бережно сохраняют все, что осталось от людей. Только не спрашивайте Сэма - зачем. Он думал – все будет уничтожено, наступит хаос. Наступил удивительный, волшебный порядок. Мир и покой. Рай.
Демоны лгут. Они не рождаются и не умирают. Они не бывают детьми. Зато могут принять форму ребенка. А сыграть ребенка? Детских душ в Аду не бывало. Демоны не помнят, что это такое – детская душа. А он, Сэм, - помнит?
- Откуда только у тебя руки растут, - вздыхает Сэм. – Ну и почерк.
- Ты тоже никогда не пишешь руками, - заявляет наблюдательный нахал.
- В твоем возрасте я еще как писал, - огрызается Сэм. Ноутбук мальцу нужен, думает он.
- Сколько ошибок! Тебя что, ничему не учили?
- Учили, - бурчит демоненок.
- Чему?
- У меня нет способностей, - невпопад сообщает тот.
- Что, совсем никаких?
Молчит сынок.
Его первое сочинение называется «Папа». Если демоны слагают о вас легенды – ознакомьтесь. И подсчитайте ошибки. Сперва - свои.
- Папа…
Сэм разворачивается вместе с креслом:
- Что?
- Ты правда стал демоном, когда освобождал Князя?
- Не знаю, - не сразу отзывается Сэм. – Говорят.
- Я не вижу в тебе демона.
- Я в тебе тоже, - неожиданно для себя отвечает Сэм.
Демоны лгут. Они не рождаются и не умирают. Они не бывают детьми. Зато могут принять форму ребенка. А сыграть ребенка? Детских душ в Аду не бывало. Демоны не помнят, что это такое – детская душа. А он, Сэм, - помнит?
- Откуда только у тебя руки растут, - вздыхает Сэм. – Ну и почерк.
- Ты тоже никогда не пишешь руками, - заявляет наблюдательный нахал.
- В твоем возрасте я еще как писал, - огрызается Сэм. Ноутбук мальцу нужен, думает он.
- Сколько ошибок! Тебя что, ничему не учили?
- Учили, - бурчит демоненок.
- Чему?
- У меня нет способностей, - невпопад сообщает тот.
- Что, совсем никаких?
Молчит сынок.
Его первое сочинение называется «Папа». Если демоны слагают о вас легенды – ознакомьтесь. И подсчитайте ошибки. Сперва - свои.
- Папа…
Сэм разворачивается вместе с креслом:
- Что?
- Ты правда стал демоном, когда освобождал Князя?
- Не знаю, - не сразу отзывается Сэм. – Говорят.
- Я не вижу в тебе демона.
- Я в тебе тоже, - неожиданно для себя отвечает Сэм.
- Ну, все! - крышка ноутбука захлопывается с вызывающим треском. Распечатывать сегодня снова нечего - в последние дни Сэм категорически неработоспособен. - Засиделись мы на одном месте.
Он поворачивается к мальчику, с дневником Джона примостившемуся в кресле.
- Ты видел когда-нибудь океан?
- Нет.
- А хочешь?
Мальчишкины глаза загораются зеленым, будто светофор разрешил движение:
- А можно?
Сэм смеется. Иногда это вечное: «А можно?» раздражает, но, по здравом размышлении, лучше уж лишний раз переспросить старших, чем вляпаться.
- Готов? Поехали!
Лэптоп он прихватывает из принципа. И ничего больше. В сатанинском Раю все личные вещи, от зубной щетки до стопки корявых мемуаров, неизменно оказываются там, куда пожелает прибыть их владелец. Чертова почта нареканий не вызывает.
Они впрыгивают в «Импалу», всегда сверкающую, всегда с полным баком и полным багажником оружия. Вычищенного и готового к употреблению. Оно осталось таким и после того, как Сэм махнул на свой арсенал рукой, осознав его бесполезность. В посудинах плещется вода – правда, не святая. В мешочках похрустывает белый кристаллический порошок – правда, не соленый. Местные всерьез ухаживают за любимыми легендарными игрушками.
И снова – дорога. Вдвоем. Впервые за… за сколько же лет?
Пара дней в пути – и они на побережье. Сэм объясняет смысл дорожных знаков. Когда-то это было важно. Когда трассы не были такими пустыми. Это было вопросом жизни и смерти.
- А если кто-то не слушался этих знаков? - спрашивает внимательно слушающий пассажир.
- Тогда умирали люди. Или становились калеками.
- Много людей?
- Много.
- Зачем же… не слушались?
Сэм пожимает плечами.
- Наверное, думали, что с ними такого не случится. Или просто не думали.
- Ты научишь меня водить машину? – помолчав, любопытствует мальчик.
- Вырасти сперва, - ухмыляется Сэм, - ноги коротки.
Это не шутка. За несколько недель чертенок действительно окреп и подрос. Сэм измерял. В новой, навсегда неизменной реальности только его сын может расти. Болеть. Меняться.
Малыш чешет в затылке:
- Может, педали станут выше, если я сяду за руль?
Возможно, задумывается Сэм. Вещи здесь подчиняются хозяевам.
- Педали, - фыркает он. – Сам сперва до нее дорасти. Это знаешь какая машина?
- Знаю, - уважительно говорит чертенок. – Дядина. Найду себе другую. Научишь?
Он смотрит на посмурневшего отца. И отворачивается к окошку.
Наверное, Дин – тоже герой демонических легенд, думает Сэм. Интересно, каких. Спросить?
Обойдусь, решает он.
Он поворачивается к мальчику, с дневником Джона примостившемуся в кресле.
- Ты видел когда-нибудь океан?
- Нет.
- А хочешь?
Мальчишкины глаза загораются зеленым, будто светофор разрешил движение:
- А можно?
Сэм смеется. Иногда это вечное: «А можно?» раздражает, но, по здравом размышлении, лучше уж лишний раз переспросить старших, чем вляпаться.
- Готов? Поехали!
Лэптоп он прихватывает из принципа. И ничего больше. В сатанинском Раю все личные вещи, от зубной щетки до стопки корявых мемуаров, неизменно оказываются там, куда пожелает прибыть их владелец. Чертова почта нареканий не вызывает.
Они впрыгивают в «Импалу», всегда сверкающую, всегда с полным баком и полным багажником оружия. Вычищенного и готового к употреблению. Оно осталось таким и после того, как Сэм махнул на свой арсенал рукой, осознав его бесполезность. В посудинах плещется вода – правда, не святая. В мешочках похрустывает белый кристаллический порошок – правда, не соленый. Местные всерьез ухаживают за любимыми легендарными игрушками.
И снова – дорога. Вдвоем. Впервые за… за сколько же лет?
Пара дней в пути – и они на побережье. Сэм объясняет смысл дорожных знаков. Когда-то это было важно. Когда трассы не были такими пустыми. Это было вопросом жизни и смерти.
- А если кто-то не слушался этих знаков? - спрашивает внимательно слушающий пассажир.
- Тогда умирали люди. Или становились калеками.
- Много людей?
- Много.
- Зачем же… не слушались?
Сэм пожимает плечами.
- Наверное, думали, что с ними такого не случится. Или просто не думали.
- Ты научишь меня водить машину? – помолчав, любопытствует мальчик.
- Вырасти сперва, - ухмыляется Сэм, - ноги коротки.
Это не шутка. За несколько недель чертенок действительно окреп и подрос. Сэм измерял. В новой, навсегда неизменной реальности только его сын может расти. Болеть. Меняться.
Малыш чешет в затылке:
- Может, педали станут выше, если я сяду за руль?
Возможно, задумывается Сэм. Вещи здесь подчиняются хозяевам.
- Педали, - фыркает он. – Сам сперва до нее дорасти. Это знаешь какая машина?
- Знаю, - уважительно говорит чертенок. – Дядина. Найду себе другую. Научишь?
Он смотрит на посмурневшего отца. И отворачивается к окошку.
Наверное, Дин – тоже герой демонических легенд, думает Сэм. Интересно, каких. Спросить?
Обойдусь, решает он.
Они бросают «Импалу» у крайнего пляжного коттеджика (выбирать жилье незачем – какое ни выберешь, оно будет перворазрядным) и бегут к океану – будто боятся не успеть, будто тот может их не дождаться. В нескольких шагах от воды останавливаются.
- Нравится? – спрашивает Сэм, ощущая себя добрым и щедрым волшебником.
- Какой… большой… - зачарованно выдыхает чертенок.
- И все?
- И сильный. И красивый.
Ребенок глядит в океан так, словно хочет вызнать его душу. А Сэм глядит так же на мальчишку. Этот пацан, кто бы он ни был, уже отказался от высокой чести быть пасынком Светоносного. Сильный и красивый, значит…
- Ты бы хотел быть сыном океана?
Тот фыркает, не сводя глаз с волн:
- Это как? Мой папа – ты.
Он идет к прибою – пена обнимает его ноги выше колен, - зачерпывает ладошкой частицу сизого узора, слизывает и жмурится, как котенок:
- Соленая…
- Искупаемся? – предлагает Сэм.
Мальчик чуть испуганно взглядывает на мощно колышущийся простор и с абсолютным доверием – снизу вверх – на Сэма:
- Ты научишь меня плавать?
- Нравится? – спрашивает Сэм, ощущая себя добрым и щедрым волшебником.
- Какой… большой… - зачарованно выдыхает чертенок.
- И все?
- И сильный. И красивый.
Ребенок глядит в океан так, словно хочет вызнать его душу. А Сэм глядит так же на мальчишку. Этот пацан, кто бы он ни был, уже отказался от высокой чести быть пасынком Светоносного. Сильный и красивый, значит…
- Ты бы хотел быть сыном океана?
Тот фыркает, не сводя глаз с волн:
- Это как? Мой папа – ты.
Он идет к прибою – пена обнимает его ноги выше колен, - зачерпывает ладошкой частицу сизого узора, слизывает и жмурится, как котенок:
- Соленая…
- Искупаемся? – предлагает Сэм.
Мальчик чуть испуганно взглядывает на мощно колышущийся простор и с абсолютным доверием – снизу вверх – на Сэма:
- Ты научишь меня плавать?
Учить-лечить-кормить-оберегать… Хлопотная вещь - ответственность. Когда-то, зачем-то он взвалил ее на себя, не рассчитав сил. Ничего не рассчитав. Больше он ее не просил, не хотел. Ох как не хотел. Ответственности не за весь мир – за одно существо. Единственное существо в этом исковерканном, застывшем мире, действительно нуждающееся в заботе. В его, Сэма Винчестера, заботе. Ни в чьей больше.
И какая, в общем, разница, что это за существо, если здесь и сейчас Сэм ближе к счастью, чем когда бы то ни было за всю свою незадавшуюся жизнь? Он, думавший, что все чувства и желания в нем давным-давно атрофировались…
И какая, в общем, разница, что это за существо, если здесь и сейчас Сэм ближе к счастью, чем когда бы то ни было за всю свою незадавшуюся жизнь? Он, думавший, что все чувства и желания в нем давным-давно атрофировались…
Он находит и распечатывает мифы. Об океане и о чем попало. Нормальным детям нормальные отцы читают же сказки на ночь? А ненормальным, очевидно, - на рассвет. Они увлеченно обсуждают деяния, характеры, сложные семейные передряги богов, спорят, доказывают что-то друг другу. Не раз Сэм, спохватившись, велит спать. И не раз сон откладывается, уступив очередному повороту дискуссии. Оба переключаются в совиный режим, дрыхнут днем, едят, читают, болтают – ночью. Ходят встречать рассветы. К Сэму будто пробилось наконец его заплутавшее где-то детство. И, ошалев от счастья встречи, обняло отыскавшегося хозяина – аж дух перехватывает.
- Зря они так с Прометеем, - сонно резюмирует мальчик.
- Думаешь? – Сэм задергивает шторки на окне, чтобы карабкающееся вверх по небу солнышко не разбудило сына.
- Угу. Правильно, конечно. Но зря.
- Это как? – улыбается Сэм. Он уже привык к парадоксальным замечаниям маленького собеседника.
- Ну, что он у своих взял и чужим отдал – это плохо, - глаза у мальчишки слипаются, язык слушается не без труда. – Но у своих же тоже осталось. Он просто поделился.
- Он нарушил установленный баланс сил.
Чертенок распахивает уже почти схлопнувшиеся веки:
- Баланс?
- Все-все, спать! – пугается Сэм: если разговор выйдет на новый виток, отбой наступит к полудню. – Остальное завтра обсудим.
- Баланс… - бормочет мальчик, пока Сэм поправляет одеяло. Чтобы не забыть, наверное.
- Зря они так с Прометеем, - сонно резюмирует мальчик.
- Думаешь? – Сэм задергивает шторки на окне, чтобы карабкающееся вверх по небу солнышко не разбудило сына.
- Угу. Правильно, конечно. Но зря.
- Это как? – улыбается Сэм. Он уже привык к парадоксальным замечаниям маленького собеседника.
- Ну, что он у своих взял и чужим отдал – это плохо, - глаза у мальчишки слипаются, язык слушается не без труда. – Но у своих же тоже осталось. Он просто поделился.
- Он нарушил установленный баланс сил.
Чертенок распахивает уже почти схлопнувшиеся веки:
- Баланс?
- Все-все, спать! – пугается Сэм: если разговор выйдет на новый виток, отбой наступит к полудню. – Остальное завтра обсудим.
- Баланс… - бормочет мальчик, пока Сэм поправляет одеяло. Чтобы не забыть, наверное.
- Хей, Дин.
- Хей, папа.
Ну а что, надо же было его как-то назвать. Это имя все еще вертится на языке. Сэм несколько раз машинально произносил его вслух, чертенок откликался. И вообще, перед кем Сэму отчитываться?!
Он ставит на стол пакеты. Магазины, в которые он заходит, набиты высококачественными, свежайшими товарами. Раньше там были внимательные консультанты, не взимавшие платы. Они выводили Сэма из себя. Теперь фантомов нет. Самообслуживание. Что делается в других, не посещенных им магазинах, Сэм не знает и не интересуется. Он ошеломленно глядит на полупрозрачную конструкцию, распялившуюся на барной стойке.
- Это что такое – рабочий макет Преисподней?
Под змеевидным, распухшим в нескольких местах сооружением деловито жужжит газовая горелка. Внутри булькает-пузырится вода. Из раструбов сверху и сбоку фыркает пар. На маячащей позади мордашке юного алхимика рисуется явное облегчение. Небось ждал выговора.
- Это выпариватель.
- Где взял? – любопытствует Сэм, разглядывая аппарат.
- В Интернете.
Сэм взирает на отпрыска вопросительно.
- Нажал «заказ», - смущенно поясняет тот, - поворачиваюсь – стоит коробка…
Чертова почта. Ну конечно. Сэму эта простая идея не пришла в голову. Он и в прежней жизни ничего в Сети не заказывал. Прежняя почта не угналась бы за адресатом.
- Что добываем? Философский камень?
- Соль.
- Что?!
- Вода, - поясняет Дин. – Она же соленая. И я подумал…
- Сатьяграха?*
Малыш снова хмурится – незнакомое слово звучит угрожающе. Сэм переходит с санскрита на общедоступный.
- В дневнике деда вычитал? – он присаживается на табурет с другой стороны стойки. - Давай лучше научу бомбы делать.
- Зачем? – теряется мальчик.
- Солью их не убьешь.
- А бомбой?
- Бомбой тоже, - вынужден признать Сэм.
Пацан чуть улыбается и кивает, словно Сэм пошутил. Из непрозрачной лоханочки под змеевиком двумя пальцами достает несколько белых крупинок и кладет на язык.
- Кажется, настоящая. Папа?
Дескать, попробуй, оцени.
Сэм тоже берет из корытца теплые кристаллики. Дин напряженно следит за ним. Так напряженно, что Сэм, сглотнув и кивнув – да, настоящая, - вдруг понимает.
- Ты что же… проверяешь меня?
Тот отчаянно мотает головой, в глазах – растерянность. Абсурд ситуации не сразу доходит до бывшего охотника. Вот так-то. Ты ему, значит, не верил, по морде бил, чуть не убил на фиг, - но уж он тебе поверил так поверил. Взял да и солью угостил. Ах, черт, какой охотник растет! Только где ему дичь брать?
- Папа, ты в порядке? – с испугом спрашивает мальчик Сэма, чуть не падающего с табурета от хохота. – Что, папа?..
- Все хорошо, - наконец выдавливает Сэм, утирая слезы. – Мы же оба купались в океане. Соленом. Забыл?
- Там коне… цет… - Дин набирает воздуха и по слогам выговаривает: - Кон-цен-трация маленькая.
Сэм снова хохочет. Давно он так не веселился. Может быть, всю жизнь.
- Ясно. Ну что, прошел я проверку? И ты все это только ради меня затеял?
- Если соль правильная, то мы оба прошли проверку.
Брови Сэма ползут вверх. Умно. Легитимность должна быть обоюдной.
- А если нет? А если соль в этой реальности на демонов вообще не действует?
- Поэтому ее в магазинах нет?
Тоже верно. То, что расфасовано в пакеты и солонки, - такая же «соль», как в багажнике «Импалы».
- Да, - после паузы цедит Сэм, - голова у тебя неплохо работает.
- Нет, - бурчит Дин. – Голова ни при чем. Демонов так наказывают.
- Солью? Как именно?
- По-всякому, - похоже, тема мальцу неприятна.
- А за что их наказывают? – интересуется Сэм.
- За плохое поведение.
Логично. С чего Сэм решил, что после победы эти твари стали очаровашками? Покой и порядок – следствие железной дисциплины. Значит, в тайных запасах у Люцифера водится раритетная соль. И, наверное, не только соль. Залезть бы в его кладовочку.
- Ты тоже решил их наказать?
- Изменить баланс.
Сэм настораживается.
- Сделаешь им больно - они обозлятся. Еще убьют тебя, дурака.
- Они и так злые, - равнодушно отвечает Дин, выключая горелку.
- Дин. Я запрещаю.
Мальчик прикусывает губу.
- Я не буду делать им больно.
Смутно не нравится Сэму этот ответ.
- Слушай, я понимаю, - осторожно начинает он. – Ты не такой, как они. Поэтому над тобой издеваются. Тебе хочется отомстить. Да? Но если ты заведомо не можешь победить, драться бессмысленно. Даже опасно.
Мальчик молча возится со своим агрегатом. Крутит что-то пинцетами. Опресненная океанская вода сливается в подставленную мисочку.
- Где научился?
- В коробке инструкция была.
Трудный ребенок достался Сэму. Упертый. Замкнутый. Себе на уме.
- Я не хочу, чтобы тебе было плохо, - признается Сэм. – Давай вместе придумаем, как с ними справиться.
- Бомбу?
Сэм смеется, уже не так весело.
- Может, и бомбу. Но особенную. Антидемоническую. Ты расскажешь, как наказывают демонов, и мы что-нибудь сообразим.
Дин аккуратно складывает разобранную на коленца установку в коробку все теми же пинцетами. Не поднимая головы, сообщает:
- Люцифер говорит - он отомстил ангелам за то, что моя мать сгорела.
- Ты… горевал о ней? – неуверенно спрашивает Сэм.
- Нет. Я ее не знаю. Говорят, она была злая. И глупая.
Дин поднимает голову:
- Они говорят, что я – предатель.
- Это неправда, - уверяет Сэм. – Просто ты – не из них. Ты – человек.
Дин закрывает коробку.
- Ты научишь меня быть человеком?
Сэм встает и отходит к окошку. Глядя на огромный пустой пляж, глухо произносит:
- Не могу обещать.
- Хей, папа.
Ну а что, надо же было его как-то назвать. Это имя все еще вертится на языке. Сэм несколько раз машинально произносил его вслух, чертенок откликался. И вообще, перед кем Сэму отчитываться?!
Он ставит на стол пакеты. Магазины, в которые он заходит, набиты высококачественными, свежайшими товарами. Раньше там были внимательные консультанты, не взимавшие платы. Они выводили Сэма из себя. Теперь фантомов нет. Самообслуживание. Что делается в других, не посещенных им магазинах, Сэм не знает и не интересуется. Он ошеломленно глядит на полупрозрачную конструкцию, распялившуюся на барной стойке.
- Это что такое – рабочий макет Преисподней?
Под змеевидным, распухшим в нескольких местах сооружением деловито жужжит газовая горелка. Внутри булькает-пузырится вода. Из раструбов сверху и сбоку фыркает пар. На маячащей позади мордашке юного алхимика рисуется явное облегчение. Небось ждал выговора.
- Это выпариватель.
- Где взял? – любопытствует Сэм, разглядывая аппарат.
- В Интернете.
Сэм взирает на отпрыска вопросительно.
- Нажал «заказ», - смущенно поясняет тот, - поворачиваюсь – стоит коробка…
Чертова почта. Ну конечно. Сэму эта простая идея не пришла в голову. Он и в прежней жизни ничего в Сети не заказывал. Прежняя почта не угналась бы за адресатом.
- Что добываем? Философский камень?
- Соль.
- Что?!
- Вода, - поясняет Дин. – Она же соленая. И я подумал…
- Сатьяграха?*
Малыш снова хмурится – незнакомое слово звучит угрожающе. Сэм переходит с санскрита на общедоступный.
- В дневнике деда вычитал? – он присаживается на табурет с другой стороны стойки. - Давай лучше научу бомбы делать.
- Зачем? – теряется мальчик.
- Солью их не убьешь.
- А бомбой?
- Бомбой тоже, - вынужден признать Сэм.
Пацан чуть улыбается и кивает, словно Сэм пошутил. Из непрозрачной лоханочки под змеевиком двумя пальцами достает несколько белых крупинок и кладет на язык.
- Кажется, настоящая. Папа?
Дескать, попробуй, оцени.
Сэм тоже берет из корытца теплые кристаллики. Дин напряженно следит за ним. Так напряженно, что Сэм, сглотнув и кивнув – да, настоящая, - вдруг понимает.
- Ты что же… проверяешь меня?
Тот отчаянно мотает головой, в глазах – растерянность. Абсурд ситуации не сразу доходит до бывшего охотника. Вот так-то. Ты ему, значит, не верил, по морде бил, чуть не убил на фиг, - но уж он тебе поверил так поверил. Взял да и солью угостил. Ах, черт, какой охотник растет! Только где ему дичь брать?
- Папа, ты в порядке? – с испугом спрашивает мальчик Сэма, чуть не падающего с табурета от хохота. – Что, папа?..
- Все хорошо, - наконец выдавливает Сэм, утирая слезы. – Мы же оба купались в океане. Соленом. Забыл?
- Там коне… цет… - Дин набирает воздуха и по слогам выговаривает: - Кон-цен-трация маленькая.
Сэм снова хохочет. Давно он так не веселился. Может быть, всю жизнь.
- Ясно. Ну что, прошел я проверку? И ты все это только ради меня затеял?
- Если соль правильная, то мы оба прошли проверку.
Брови Сэма ползут вверх. Умно. Легитимность должна быть обоюдной.
- А если нет? А если соль в этой реальности на демонов вообще не действует?
- Поэтому ее в магазинах нет?
Тоже верно. То, что расфасовано в пакеты и солонки, - такая же «соль», как в багажнике «Импалы».
- Да, - после паузы цедит Сэм, - голова у тебя неплохо работает.
- Нет, - бурчит Дин. – Голова ни при чем. Демонов так наказывают.
- Солью? Как именно?
- По-всякому, - похоже, тема мальцу неприятна.
- А за что их наказывают? – интересуется Сэм.
- За плохое поведение.
Логично. С чего Сэм решил, что после победы эти твари стали очаровашками? Покой и порядок – следствие железной дисциплины. Значит, в тайных запасах у Люцифера водится раритетная соль. И, наверное, не только соль. Залезть бы в его кладовочку.
- Ты тоже решил их наказать?
- Изменить баланс.
Сэм настораживается.
- Сделаешь им больно - они обозлятся. Еще убьют тебя, дурака.
- Они и так злые, - равнодушно отвечает Дин, выключая горелку.
- Дин. Я запрещаю.
Мальчик прикусывает губу.
- Я не буду делать им больно.
Смутно не нравится Сэму этот ответ.
- Слушай, я понимаю, - осторожно начинает он. – Ты не такой, как они. Поэтому над тобой издеваются. Тебе хочется отомстить. Да? Но если ты заведомо не можешь победить, драться бессмысленно. Даже опасно.
Мальчик молча возится со своим агрегатом. Крутит что-то пинцетами. Опресненная океанская вода сливается в подставленную мисочку.
- Где научился?
- В коробке инструкция была.
Трудный ребенок достался Сэму. Упертый. Замкнутый. Себе на уме.
- Я не хочу, чтобы тебе было плохо, - признается Сэм. – Давай вместе придумаем, как с ними справиться.
- Бомбу?
Сэм смеется, уже не так весело.
- Может, и бомбу. Но особенную. Антидемоническую. Ты расскажешь, как наказывают демонов, и мы что-нибудь сообразим.
Дин аккуратно складывает разобранную на коленца установку в коробку все теми же пинцетами. Не поднимая головы, сообщает:
- Люцифер говорит - он отомстил ангелам за то, что моя мать сгорела.
- Ты… горевал о ней? – неуверенно спрашивает Сэм.
- Нет. Я ее не знаю. Говорят, она была злая. И глупая.
Дин поднимает голову:
- Они говорят, что я – предатель.
- Это неправда, - уверяет Сэм. – Просто ты – не из них. Ты – человек.
Дин закрывает коробку.
- Ты научишь меня быть человеком?
Сэм встает и отходит к окошку. Глядя на огромный пустой пляж, глухо произносит:
- Не могу обещать.
Светло-серый «Кобальт» неспешно катит по правой полосе, «Импала» акулой идет рядышком – по встречке, на которой встречных нет и не будет. Они заезжают на заправку, берут в магазинчике канистры и сливают бензин из полных баков. Дину приспичило научиться заправлять машину. Это значит – быть человеком.
Они возвращаются на свою ферму, где живут уже вторую неделю, усердно возделывая сад-огород и питаясь трудами рук своих. Сэма игра развлекает. Он выгребает еду из всегда полных кормушек, наваливает на ухоженные грядки снопики прихваченных с лужаек сорняков – создает сыну фронт работ. Когда-нибудь Дину надоест преодолевать искусственные препятствия. Они вернутся в город. И что дальше?
Дин выходит из курятника с полудюжиной яиц в корзинке.
- Может, козу заведем? – весело спрашивает Сэм. – Научимся доить, молоко будет.
- Мы еще с птицей толком не справляемся, - по-крестьянски солидно отвечает тот. - Давай лапшу сегодня сварим. С курицей.
- С какой? – подначивает Сэм.
- С пестрой.
Снова ныряет в курятник и возвращается с зажатой локтем встревоженной птицей, клюющей насильника, куда дотянется. Не владея телепортацией, он шустр вполне по-демонически. Сэм, пожав плечами, приносит из дому широкий тяжелый нож.
- Я сам. – Дин отбирает нож, плотно прижимает возмущенную курицу к столешнице и, коротко замахнувшись, отсекает ей голову. Слегка озадаченно смотрит на брызнувшую кровь.
- Что ж, - Сэм прочищает горло, - для первого раза неплохо. А твой гардероб давно пора обновить.
- Я постираю.
Зачем, хочет спросить Сэм. Он протягивает руку за теплой тушкой, покрепче обхватывает тонкую скользкую шею:
- Тогда я ее разделаю. Моя часть работы.
Это значит – быть человеком. Наверное.
Пока медленный огонь превращает освежеванную покойницу во вкусную и полезную пищу, а Дин в ванной постигает сакральное взаимодействие окровавленных тряпок и моющих средств, Сэм подсаживается к его ноутбуку. Ни одного документа. Он просматривает историю поиска. Уход за домашней птицей. Советы огороднику. Твой друг автомобиль. Устройство двигателя внутреннего сгорания. Две рубашки порвал сынуля, ползая под новехоньким, предапокалиптического выпуска «Кобальтом». Исследователь. Хорошо хоть, сломать здесь ничего нельзя, не то не сидеть бы ему больше за рулем своего малыша. Сэм не позволил бы. Живопись … это зачем? Ага, Микеланджело, Босх, Барлоу. Мысль понятна. Химия – школьникам. И домохозяйкам, бурчит Сэм. Нормальные школьники в этом возрасте детские стишки зубрят. А этот что? Поверья о демонах. Лемегетон**. Та-ак… Сатьяграха. Индия. История независимости.
Он открывает одну, другую, третью страничку. Натыкается на сборник цитат.
Если желаешь, чтобы мир изменился, - стань этим изменением.
Триумф истины, победа истины - силами души и любви.
Там, где нет воли, нет и любви.
Трус неспособен проявлять любовь, это прерогатива храброго.
Человек - хозяин собственной судьбы в том смысле, что он может распоряжаться своей свободой. Но к чему это приведет - человеку неизвестно.
Единственные бесы этого мира находятся внутри наших собственных сердец, и там должны вестись все битвы.
Если бы у меня не было чувства юмора, я бы повесился.
Сэм хмыкает. Вот, оказывается, что с ним было. Отсутствие чувства юмора. В присутствии наружных бесов.
- Отстирал? – спрашивает он, не оборачиваясь, когда слышит позади шаги.
- Вроде бы.
- И что ты об этом думаешь? – Сэм кивает на экран.
Мальчик молчит.
- Богатый вывод, - подождав, насмешливо замечает Сэм.
- Люциферу бы понравилось.
Сэм с некоторым запозданием берет под контроль обмякшую челюсть.
- То есть? Что это значит?
- Ну… он тоже такие слова любит.
- Слова! – возмущается Сэм. – Слова! Важно, чтобы слова не расходились с делом.
- Угу.
- Что «угу»? Ты понимаешь, что сравниваешь? Человека, который страдал за свой народ, за его свободу, жертвовал для него всем, учил его, личным примером вдохновлял…
Сэм запинается. Дин, глядя куда-то в угол, угрюмо кивает, как дирижер, в такт перечислению.
- Ну что? - раздраженно спрашивает Сэм.
- Своих врагов убивать нельзя. А врагов своего врага – можно. Знаешь, как это называется?
- Государственное мышление!
- Нет, это называется - хитро подлизываться. Простым людям нельзя убивать, а солдатам нельзя не убивать - даже своих, безоружных.*** Какое это мышление?
- Ты думаешь, что прочел пару сайтов и все про людей понял? - кипит Сэм. Никогда еще он не слышал от Дина таких убежденно-презрительных речей. И ведь в чей адрес! - Что такое политика, психология, все на свете? Сотрудничать с противником в том, что не является недостойным, - можно и нужно! Армия, в которой солдаты не слушаются командиров, не сможет защитить страну!
- От кого?
- Ни от кого! Да, у всех бывают ошибки…
- Величиной с Гималаи.****
- …но великие люди не стесняются их признавать!
- Ты, например.
- Что-о?!
Мальчишка разом теряет полемический запал.
- Прости, папа. Я не хотел…
- Мал ты еще, чтобы понять, - сквозь зубы шипит Сэм, сдерживаясь. Сопляк, чертенок, ублюдок. Не хватало снова дать волю рукам. Только не теперь. Он снова поворачивается к экрану; встряхивает гудящей головой, отгребает пятерней волосы со лба. Мельтешат, извиваются змеями черные строки, выстраданные великим человеком.
Если желаешь, чтобы мир изменился, - стань этим изменением.
Триумф истины, победа истины - силами души и любви.
Там, где нет воли…
Словно оркестр люциферовых голосов – всех, какими когда-либо вещал сатана, - гремит в его голове.
Все, что я делаю, я делаю из любви и жалости к несчастному, изгаженному творению отца… Люди были ошибкой гения… Наши братья отреклись от всего, что им было дорого, чтобы истина восторжествовала… Любовь так много значит для мира… Новая прекрасная реальность рождена ею…
Он тоже любит такие слова.
Сэму никогда не пришло бы в голову эдакое. Сатьяграха Люцифера? Чтобы слова не расходились с делом, достаточно лишь подобрать нужные слова – и дело подтянется под них, как педали «Кобальта» к ногам Дина…
Человек есть воплощенная ошибка, - издевательски напоминает экран. Ошибка гения, мысленно дополняет Сэм и захлопывает крышку лэптопа. К черту. Он должен быть сдержанным, снисходительным. Он старше. Опытнее. Он – отец. О прочем можно подумать и потом.
- Хочешь, заведем собаку? – спрашивает он. - Питомник недалеко.
- Не люблю собак, - отзывается Дин. – Да и убьют ее сразу.
И тут же, без всякого перехода:
- Папа.
- М?
- Правда, что Люцифер поспорил со своим отцом, кто сделает лучших существ? А когда он победил, братья заперли его внизу вместе с его созданиями?
- Где ты этого набрался? – Сэм с грехом пополам сосредоточивается. – Школьная программа для демонят? Официальная райская мифология?
Мальчик хмурится. Опять полезет незнакомые слова искать и чего-нибудь вычитает. Борец против авторитетов. В меня, не без гордости думает Сэм.
- Нет, - качает он головой, - я другое слышал.
- Про то, что демоны – это переделанные люди?
- Вроде того. – Сэм усмехается: - Кто тебе сказал? Неужели у демонов есть оппозиция? Вольнодумцы?
- А как их переделали?
- Не знаю. По-разному, наверное. Силой, хитростью…
Ему вспоминается байка Руби из «воскресной школы для демонов». Сэм не краснел уже лет сто. Давно, в общем.
- Почему ты спрашиваешь?
- Люди были плохие или слабые? – допытывается Дин.
- Скорее слабые. Хотя, наверное, и плохие попадались. К чему ты клонишь?
Мальчик задумчиво потирает нос.
- Пап… Как ты думаешь, можно их переделать обратно?
Ответ у Сэма находится не сразу.
- Как? Выпариванием? – напряженно шутит он. - Да и зачем? Если ты даже о лучших из людей такого мнения…
- При чем тут мое мнение. Просто… как ты думаешь?
- Думаю – нельзя, - отрезает Сэм. – Все закончилось. Уже ничего никогда не изменится.
И вновь собственные слова обжигают его прежним, нестерпимо-окончательным отчаянием первых недель в Раю. Но теперь отчаянию противостоит страх. Зародившийся во время последнего визита дьявола и только что обретший четкие очертания.
Они возвращаются на свою ферму, где живут уже вторую неделю, усердно возделывая сад-огород и питаясь трудами рук своих. Сэма игра развлекает. Он выгребает еду из всегда полных кормушек, наваливает на ухоженные грядки снопики прихваченных с лужаек сорняков – создает сыну фронт работ. Когда-нибудь Дину надоест преодолевать искусственные препятствия. Они вернутся в город. И что дальше?
Дин выходит из курятника с полудюжиной яиц в корзинке.
- Может, козу заведем? – весело спрашивает Сэм. – Научимся доить, молоко будет.
- Мы еще с птицей толком не справляемся, - по-крестьянски солидно отвечает тот. - Давай лапшу сегодня сварим. С курицей.
- С какой? – подначивает Сэм.
- С пестрой.
Снова ныряет в курятник и возвращается с зажатой локтем встревоженной птицей, клюющей насильника, куда дотянется. Не владея телепортацией, он шустр вполне по-демонически. Сэм, пожав плечами, приносит из дому широкий тяжелый нож.
- Я сам. – Дин отбирает нож, плотно прижимает возмущенную курицу к столешнице и, коротко замахнувшись, отсекает ей голову. Слегка озадаченно смотрит на брызнувшую кровь.
- Что ж, - Сэм прочищает горло, - для первого раза неплохо. А твой гардероб давно пора обновить.
- Я постираю.
Зачем, хочет спросить Сэм. Он протягивает руку за теплой тушкой, покрепче обхватывает тонкую скользкую шею:
- Тогда я ее разделаю. Моя часть работы.
Это значит – быть человеком. Наверное.
Пока медленный огонь превращает освежеванную покойницу во вкусную и полезную пищу, а Дин в ванной постигает сакральное взаимодействие окровавленных тряпок и моющих средств, Сэм подсаживается к его ноутбуку. Ни одного документа. Он просматривает историю поиска. Уход за домашней птицей. Советы огороднику. Твой друг автомобиль. Устройство двигателя внутреннего сгорания. Две рубашки порвал сынуля, ползая под новехоньким, предапокалиптического выпуска «Кобальтом». Исследователь. Хорошо хоть, сломать здесь ничего нельзя, не то не сидеть бы ему больше за рулем своего малыша. Сэм не позволил бы. Живопись … это зачем? Ага, Микеланджело, Босх, Барлоу. Мысль понятна. Химия – школьникам. И домохозяйкам, бурчит Сэм. Нормальные школьники в этом возрасте детские стишки зубрят. А этот что? Поверья о демонах. Лемегетон**. Та-ак… Сатьяграха. Индия. История независимости.
Он открывает одну, другую, третью страничку. Натыкается на сборник цитат.
Если желаешь, чтобы мир изменился, - стань этим изменением.
Триумф истины, победа истины - силами души и любви.
Там, где нет воли, нет и любви.
Трус неспособен проявлять любовь, это прерогатива храброго.
Человек - хозяин собственной судьбы в том смысле, что он может распоряжаться своей свободой. Но к чему это приведет - человеку неизвестно.
Единственные бесы этого мира находятся внутри наших собственных сердец, и там должны вестись все битвы.
Если бы у меня не было чувства юмора, я бы повесился.
Сэм хмыкает. Вот, оказывается, что с ним было. Отсутствие чувства юмора. В присутствии наружных бесов.
- Отстирал? – спрашивает он, не оборачиваясь, когда слышит позади шаги.
- Вроде бы.
- И что ты об этом думаешь? – Сэм кивает на экран.
Мальчик молчит.
- Богатый вывод, - подождав, насмешливо замечает Сэм.
- Люциферу бы понравилось.
Сэм с некоторым запозданием берет под контроль обмякшую челюсть.
- То есть? Что это значит?
- Ну… он тоже такие слова любит.
- Слова! – возмущается Сэм. – Слова! Важно, чтобы слова не расходились с делом.
- Угу.
- Что «угу»? Ты понимаешь, что сравниваешь? Человека, который страдал за свой народ, за его свободу, жертвовал для него всем, учил его, личным примером вдохновлял…
Сэм запинается. Дин, глядя куда-то в угол, угрюмо кивает, как дирижер, в такт перечислению.
- Ну что? - раздраженно спрашивает Сэм.
- Своих врагов убивать нельзя. А врагов своего врага – можно. Знаешь, как это называется?
- Государственное мышление!
- Нет, это называется - хитро подлизываться. Простым людям нельзя убивать, а солдатам нельзя не убивать - даже своих, безоружных.*** Какое это мышление?
- Ты думаешь, что прочел пару сайтов и все про людей понял? - кипит Сэм. Никогда еще он не слышал от Дина таких убежденно-презрительных речей. И ведь в чей адрес! - Что такое политика, психология, все на свете? Сотрудничать с противником в том, что не является недостойным, - можно и нужно! Армия, в которой солдаты не слушаются командиров, не сможет защитить страну!
- От кого?
- Ни от кого! Да, у всех бывают ошибки…
- Величиной с Гималаи.****
- …но великие люди не стесняются их признавать!
- Ты, например.
- Что-о?!
Мальчишка разом теряет полемический запал.
- Прости, папа. Я не хотел…
- Мал ты еще, чтобы понять, - сквозь зубы шипит Сэм, сдерживаясь. Сопляк, чертенок, ублюдок. Не хватало снова дать волю рукам. Только не теперь. Он снова поворачивается к экрану; встряхивает гудящей головой, отгребает пятерней волосы со лба. Мельтешат, извиваются змеями черные строки, выстраданные великим человеком.
Если желаешь, чтобы мир изменился, - стань этим изменением.
Триумф истины, победа истины - силами души и любви.
Там, где нет воли…
Словно оркестр люциферовых голосов – всех, какими когда-либо вещал сатана, - гремит в его голове.
Все, что я делаю, я делаю из любви и жалости к несчастному, изгаженному творению отца… Люди были ошибкой гения… Наши братья отреклись от всего, что им было дорого, чтобы истина восторжествовала… Любовь так много значит для мира… Новая прекрасная реальность рождена ею…
Он тоже любит такие слова.
Сэму никогда не пришло бы в голову эдакое. Сатьяграха Люцифера? Чтобы слова не расходились с делом, достаточно лишь подобрать нужные слова – и дело подтянется под них, как педали «Кобальта» к ногам Дина…
Человек есть воплощенная ошибка, - издевательски напоминает экран. Ошибка гения, мысленно дополняет Сэм и захлопывает крышку лэптопа. К черту. Он должен быть сдержанным, снисходительным. Он старше. Опытнее. Он – отец. О прочем можно подумать и потом.
- Хочешь, заведем собаку? – спрашивает он. - Питомник недалеко.
- Не люблю собак, - отзывается Дин. – Да и убьют ее сразу.
И тут же, без всякого перехода:
- Папа.
- М?
- Правда, что Люцифер поспорил со своим отцом, кто сделает лучших существ? А когда он победил, братья заперли его внизу вместе с его созданиями?
- Где ты этого набрался? – Сэм с грехом пополам сосредоточивается. – Школьная программа для демонят? Официальная райская мифология?
Мальчик хмурится. Опять полезет незнакомые слова искать и чего-нибудь вычитает. Борец против авторитетов. В меня, не без гордости думает Сэм.
- Нет, - качает он головой, - я другое слышал.
- Про то, что демоны – это переделанные люди?
- Вроде того. – Сэм усмехается: - Кто тебе сказал? Неужели у демонов есть оппозиция? Вольнодумцы?
- А как их переделали?
- Не знаю. По-разному, наверное. Силой, хитростью…
Ему вспоминается байка Руби из «воскресной школы для демонов». Сэм не краснел уже лет сто. Давно, в общем.
- Почему ты спрашиваешь?
- Люди были плохие или слабые? – допытывается Дин.
- Скорее слабые. Хотя, наверное, и плохие попадались. К чему ты клонишь?
Мальчик задумчиво потирает нос.
- Пап… Как ты думаешь, можно их переделать обратно?
Ответ у Сэма находится не сразу.
- Как? Выпариванием? – напряженно шутит он. - Да и зачем? Если ты даже о лучших из людей такого мнения…
- При чем тут мое мнение. Просто… как ты думаешь?
- Думаю – нельзя, - отрезает Сэм. – Все закончилось. Уже ничего никогда не изменится.
И вновь собственные слова обжигают его прежним, нестерпимо-окончательным отчаянием первых недель в Раю. Но теперь отчаянию противостоит страх. Зародившийся во время последнего визита дьявола и только что обретший четкие очертания.
…Тогда Дин, елозивший под своим «Кобальтом», непочтительно услал отца в дом пить кофе – на том основании, что два «чайника» ничем не лучше одного. Сэм, посмеиваясь наглости малявки, охотно подчинился. В доме обнаружился гость – на сей раз изящный молодой человек-альбинос с волосами до плеч. Он выразил радость, что хозяин пребывает в добром здравии; Сэм – сожаление, что не может ответить взаимностью. Гость лестно отозвался о талантах своего «подарочка», более чем подобающих сыну такого отца. Елей на родительское сердце.
- Мне бы не хотелось, чтобы с ним что-нибудь случилось, - приятно улыбаясь, добавил он цианиду.
Чем большие надежды подает молодежь, тем больше она нуждается в надлежащем воспитании. Внутрисемейное дело?.. О, разумеется, семейные дела Винчестеров обычно касаются только их и никого больше. Не валяй дурака, Сэм. Будто внимание к вашим персонам тебе в новинку. Кого они на сей раз дублируют?.. Насколько известно Князю, - никого. Всего лишь разумно обнаружить неблагоприятные тенденции в зародыше и пресечь их, не доводя до греха, не так ли?.. Какие именно тенденции? А ты присмотрись, Сэм, присмотрись. Он еще маленький? Несомненно. Но он растет, Сэм уже заметил это, не так ли? Не мог он не заметить также, что его сын, как бы это сказать… не неуязвим. Нет-нет, Князю малыш ничем не досаждает и весьма симпатичен. Но не все с ним, Князем, согласны. Кто эти «не все»? Общественное мнение, Сэмми, - великая сила…
Кажется, Сэм тогда сорвался. Орал, что общественное мнение Деннице до лампочки. Что он сохранил остаток своих жалких, изувеченных «творений» лишь потому, что собственная семья, вопреки ожиданиям победителя, испарилась, оставив горе-триумфатора жрать кислые плоды своей победы до несварения. И что пусть дьявол даже не думает шантажировать его сыном, иначе он, Сэм…
Сатана слушал внимательно, вертел в руках изящную резную – разумеется, слоновой кости – тросточку. Дослушав до заминки оратора, улыбнулся и исчез.
А страх остался.
И усилился.
Что с Дином не так? Пацан восьми лет – или сколько ему? – не должен задумываться о подобных материях, будь он хоть трижды акселерат и умник.
А пацан, рожденный демоном от человека? От Освободителя? А пацан, проживший все свои восемь – или сколько там? – лет среди демонов? И выбравший себе папу-человека вместо папы-дьявола?
Все это не имеет значения. Пусть думает что хочет, но Сэм заставит его быть осторожным. Заставит научиться выживать. Он отвечает за него. Он нашел свою работу. Ни за что Сэм не потеряет этого мальчишку.
Давным-давно, когда Дин – тот, первый Дин, - наблюдал за терзаемым видениями братом, он, наверное, чувствовал то же.
Но Дин не справился. Не уберег. А Сэм должен. Хоть раз, один-единственный раз – должен он справиться?
- Мне бы не хотелось, чтобы с ним что-нибудь случилось, - приятно улыбаясь, добавил он цианиду.
Чем большие надежды подает молодежь, тем больше она нуждается в надлежащем воспитании. Внутрисемейное дело?.. О, разумеется, семейные дела Винчестеров обычно касаются только их и никого больше. Не валяй дурака, Сэм. Будто внимание к вашим персонам тебе в новинку. Кого они на сей раз дублируют?.. Насколько известно Князю, - никого. Всего лишь разумно обнаружить неблагоприятные тенденции в зародыше и пресечь их, не доводя до греха, не так ли?.. Какие именно тенденции? А ты присмотрись, Сэм, присмотрись. Он еще маленький? Несомненно. Но он растет, Сэм уже заметил это, не так ли? Не мог он не заметить также, что его сын, как бы это сказать… не неуязвим. Нет-нет, Князю малыш ничем не досаждает и весьма симпатичен. Но не все с ним, Князем, согласны. Кто эти «не все»? Общественное мнение, Сэмми, - великая сила…
Кажется, Сэм тогда сорвался. Орал, что общественное мнение Деннице до лампочки. Что он сохранил остаток своих жалких, изувеченных «творений» лишь потому, что собственная семья, вопреки ожиданиям победителя, испарилась, оставив горе-триумфатора жрать кислые плоды своей победы до несварения. И что пусть дьявол даже не думает шантажировать его сыном, иначе он, Сэм…
Сатана слушал внимательно, вертел в руках изящную резную – разумеется, слоновой кости – тросточку. Дослушав до заминки оратора, улыбнулся и исчез.
А страх остался.
И усилился.
Что с Дином не так? Пацан восьми лет – или сколько ему? – не должен задумываться о подобных материях, будь он хоть трижды акселерат и умник.
А пацан, рожденный демоном от человека? От Освободителя? А пацан, проживший все свои восемь – или сколько там? – лет среди демонов? И выбравший себе папу-человека вместо папы-дьявола?
Все это не имеет значения. Пусть думает что хочет, но Сэм заставит его быть осторожным. Заставит научиться выживать. Он отвечает за него. Он нашел свою работу. Ни за что Сэм не потеряет этого мальчишку.
Давным-давно, когда Дин – тот, первый Дин, - наблюдал за терзаемым видениями братом, он, наверное, чувствовал то же.
Но Дин не справился. Не уберег. А Сэм должен. Хоть раз, один-единственный раз – должен он справиться?
Стопка сэмовых несчастных мемуаров, кочующих вслед за ним по всепланетному музею человечества, покрылась бы пылью, - будь у пыли в Раю шанс на существование. Месяцами он не прикасался к ней, позволив новой жизни поглотить себя. Это была прекрасная жизнь.
Он вновь все перечитывает. Переписывает. Рвет бумагу, стирает бороздки словесной пахоты с монитора. Вновь и вновь начинает с чистого листа. Заливается сухой трелью клавиатура. Куда бы ни текла его мысль, она неизменно утыкается в тот же страшный тупик.
Когда Люцифер оставил его? До или после того, как Дин – тот, первый, - умер?
Сэм почти уверен, что крохотную лакуну в его памяти выгрыз дьявол. Специально. Зная, каким кошмаром обернется для весселя это маленькое беспамятство. Какой бессильной яростью и отчаянием. Но он прорвется. Никто не может управлять им, кроме него самого.
И если так, значит…
Глоток горячего кофе обжигает гортань, гася замерцавшую искру угадки. Черт с ним, с дьяволом и его хитростями. Сэм не позволит себе отвлечься от главного. Не сейчас. Он должен понять, как спасти сына.
Он вновь все перечитывает. Переписывает. Рвет бумагу, стирает бороздки словесной пахоты с монитора. Вновь и вновь начинает с чистого листа. Заливается сухой трелью клавиатура. Куда бы ни текла его мысль, она неизменно утыкается в тот же страшный тупик.
Когда Люцифер оставил его? До или после того, как Дин – тот, первый, - умер?
Сэм почти уверен, что крохотную лакуну в его памяти выгрыз дьявол. Специально. Зная, каким кошмаром обернется для весселя это маленькое беспамятство. Какой бессильной яростью и отчаянием. Но он прорвется. Никто не может управлять им, кроме него самого.
И если так, значит…
Глоток горячего кофе обжигает гортань, гася замерцавшую искру угадки. Черт с ним, с дьяволом и его хитростями. Сэм не позволит себе отвлечься от главного. Не сейчас. Он должен понять, как спасти сына.
Теплая вода ласково обнимает пальцы. Дин, замерев над кухонной раковиной, хмуро глядит на отца.
Папа очень много пишет и думает. Очень мало ест и спит. И просыпается, задыхаясь и выпучивая глаза. И никогда не говорит, что снилось. Он вообще мало говорит. Да и то все больше об осторожности. О силе демонов. О том, что они запросто могут стереть маленького человечка в порошок.
- Если бы могли – уже бы стерли, - не стерпев, брякнул как-то Дин. – Их самих тогда…
Он зол на себя. Кто тянул его за язык? Понятно же, что папа подумал. Его и так напугал Князь. Дин привык молчать. Это правильно и безопасно. Но с папой молчать почему-то очень трудно. С ним хочется разговаривать. Обо всем.
Папа очень много пишет и думает. Очень мало ест и спит. И просыпается, задыхаясь и выпучивая глаза. И никогда не говорит, что снилось. Он вообще мало говорит. Да и то все больше об осторожности. О силе демонов. О том, что они запросто могут стереть маленького человечка в порошок.
- Если бы могли – уже бы стерли, - не стерпев, брякнул как-то Дин. – Их самих тогда…
Он зол на себя. Кто тянул его за язык? Понятно же, что папа подумал. Его и так напугал Князь. Дин привык молчать. Это правильно и безопасно. Но с папой молчать почему-то очень трудно. С ним хочется разговаривать. Обо всем.
А ведь все уже налаживалось. Отец смеялся, участвовал в придуманных Дином развлечениях, в компьютере искал только кино, музыку, всякие забавные истории. Они все это смотрели, слушали, читали, обсуждали…
Дин изучил все написанное папой, пока тот спал. И решил: папе нельзя все время думать об этом. Он составил целый список: что хотел бы увидеть и чему научиться. Снег и кактусы, Гранд Каньон и Лас-Вегас, стрельба и верховая езда, метание ножей и горные лыжи. И папа всюду возил его и всему учил, а кое-чему и сам учился. Но он не веселился, как раньше, и не разлучался с ноутбуком, который открывал при каждом удобном случае.
Когда по дороге в Вегас он предложил Дину сесть за руль – за руль «Импалы»! – и, убедившись, что педали послушно подтянулись к ногам малоразмерного водителя, вновь нырнул в лэптоп, Дин понял, что затея провалилась. Нужно было придумать что-то, но у него ничего не придумывалось.
Дин изучил все написанное папой, пока тот спал. И решил: папе нельзя все время думать об этом. Он составил целый список: что хотел бы увидеть и чему научиться. Снег и кактусы, Гранд Каньон и Лас-Вегас, стрельба и верховая езда, метание ножей и горные лыжи. И папа всюду возил его и всему учил, а кое-чему и сам учился. Но он не веселился, как раньше, и не разлучался с ноутбуком, который открывал при каждом удобном случае.
Когда по дороге в Вегас он предложил Дину сесть за руль – за руль «Импалы»! – и, убедившись, что педали послушно подтянулись к ногам малоразмерного водителя, вновь нырнул в лэптоп, Дин понял, что затея провалилась. Нужно было придумать что-то, но у него ничего не придумывалось.
Наставники между собой называли его слабоумным. Люциферу осторожно докладывали об ограниченных интеллектуальных способностях. Дескать, молчун и тугодум, скудный словарный запас и хилая логика, проблемы с пониманием, формулировками, общением. Дина этот вердикт более чем устраивал. Ему и с собой было нескучно.
Его подружкой была абсолютная память. В буквальном смысле – абсолютная. Дотошно фиксировавшая любые картинки, звуки, ощущения. Наверное, с самого зачатия. Знай Дин толком, что такое «зачатие», мог бы сказать точнее. В этом и была проблема. К моменту, когда он начал хоть что-то соображать, в нем уже накопился целый ворох невнятных воспоминаний. Для осмысления которых нужны были знания, умение сопоставлять, размышлять. Приходилось учиться. По сути, всю свою сознательную жизнь он занимался тем же, чем сейчас маялся отец: задним числом старался понять прошлое.
Его подружкой была абсолютная память. В буквальном смысле – абсолютная. Дотошно фиксировавшая любые картинки, звуки, ощущения. Наверное, с самого зачатия. Знай Дин толком, что такое «зачатие», мог бы сказать точнее. В этом и была проблема. К моменту, когда он начал хоть что-то соображать, в нем уже накопился целый ворох невнятных воспоминаний. Для осмысления которых нужны были знания, умение сопоставлять, размышлять. Приходилось учиться. По сути, всю свою сознательную жизнь он занимался тем же, чем сейчас маялся отец: задним числом старался понять прошлое.
Начальная тьма могла бы быть уютной, не будь столь враждебной. Звуки – разные. Шумы, щелчки, попискивания. Свет. Размытые очертания. Ощущения боли, невесомости, тепла, холода, безопасности, страха, названия которым Дин, конечно, еще не знал. Позже он разобрался кое в чем. Идентифицировал свою мать, приборы в больнице, голоса и руки врачей и деда с бабкой, взявших сиротку к себе. Родители той несчастной, чье мертвое тело стало пристанищем для него и его мамы, разумеется, были одержимы. Демоны в них то и дело сменялись. Нянчить человечью личинку, нуждавшуюся в кормежке, купании, вытирании соплей, считалось занятием скучным и унизительным, от которого все старались увильнуть. Те, у кого не получилось, отрывались на подопечном как могли. Боссы не то чтобы высоко ценили младенца, но считали нужным приберечь его. Одного похожего ребенка они как-то ухитрились потерять и теперь были предусмотрительнее.
С явлением Люцифера кое-что изменилось. Этот тип, вместо привычной Дину черноты носивший в себе тусклое, холодное свечение, наведался к нему всего пару раз, но няньки присмирели. Не то чтобы они осыпали малыша ласками и подарками – но стали все же чуть меньше бить и щипать, чуть больше кормить, и перестали совать его головой в разные емкости с водой. Забава не стоила риска – не отличавшийся снисходительностью Князь дал понять, что за ущерб ребенку взыщет строго.
Демоны много болтали при нем, пока он был маленьким. Присутствие несмышленой малявки их не стесняло. Они были правы: малявка ничего не понимала, и никто не мог предвидеть, что когда-нибудь поймет.
Эта везучая сучка, завистливо говорили они, опять выскочила в фаворитки, а им приходится возиться с ее ублюдком, который сделал ей карьеру при Князе. Соплеменники не уважали его мать, решил Дин позже. Он, в глаза ее не видевший, тоже не был к ней особо привязан. Но, узнав, что она сгорела, он грустил. Наверное, ей было больно. Все-таки она была его мамой.
Демоны много болтали при нем, пока он был маленьким. Присутствие несмышленой малявки их не стесняло. Они были правы: малявка ничего не понимала, и никто не мог предвидеть, что когда-нибудь поймет.
Эта везучая сучка, завистливо говорили они, опять выскочила в фаворитки, а им приходится возиться с ее ублюдком, который сделал ей карьеру при Князе. Соплеменники не уважали его мать, решил Дин позже. Он, в глаза ее не видевший, тоже не был к ней особо привязан. Но, узнав, что она сгорела, он грустил. Наверное, ей было больно. Все-таки она была его мамой.
Для людей семья многое значила. С ней связывались слова «любовь», «счастье». Об этом писалось в книжках, говорилось по телевизору. В архиве памяти Дина было только одно воспоминание о семье. Еще без картинок, из самых ранних. Тогда они все были вместе. Больше чем вместе – они были одним целым. Мама, папа и он. Это было «счастье»? Мама тогда хотела убить папу. И дядю. И еще кого-то. И кого-то даже убила. Потом ее за это сильно наругали и чуть не отправили в Ад, но маме было плохо без тела. И ему тоже – очень-очень плохо. Если бы он тогда умел думать, наверное, думал бы, что они с мамой умирают. Тогда ее спешно засунули в какое-то тело. А потом нашли ту, мертвую.
Дин не сразу разобрался в хронологии. Он все помнил одинаково отчетливо, и сперва трудно было понять, какое воспоминание следует за каким и к какому времени относится. Сколько ему было, когда Люцифер пришел в третий раз? Наверное, два года или чуть больше. Князь осветил бледным сиянием комнату, сказал что-то о великой минуте и обхватил голову мальчика ладонями. И до, и после этого Дину часто делали больно, но то ощущение не с чем было сравнить. Он не мог ни закричать, ни заплакать. Ни забыть. Каждый миг и каждое слово, произносимое Люцифером. О папе, который наконец готов совершить небывалое и которым его сын скоро будет гордиться.
Потом няньки утащили подопечного в Ад. Князь сделал с ним что-то, что позволяло живому человеку немного продержаться в месте, совсем не приспособленном для живых. В Преисподней царили толчея и суматоха. Там собрались все ее обитатели, где бы они ни были до этого. У всех двадцати шести Врат толпилась разная нежить, молившая о прибежище. На земле вот-вот должны были высвободиться могущественные силы, не оставлявшие шансов уцелеть никакой жизни, ни даже подобию жизни. Но Ад и без чужих был переполнен – за последние месяцы туда прибыло множество новоселов. Некоторые успели подняться на новую ступень эволюции, другие – нет. Эти, недопеределанные души в преддверии великой победы стали балластом. От них спешно избавлялись. Особо радостно усердствовали новенькие – под присмотром старших и с помощью нескольких Жнецов-регентов, управлявших порядком в отсутствие большого босса.
Конечно, никто ничего мальчику не объяснял, все это он тоже узнал потом. Няньки просто носились с ним по Пеклу, ища, кому бы всучить обузу, чтобы разделить общие хлопоты и радостное возбуждение. Он смотрел и слушал. И опять не мог ни кричать, ни плакать. И опять не мог не запоминать.
Потом они все вышли на землю. Совсем непохожую на прежнюю.
Потом они все вышли на землю. Совсем непохожую на прежнюю.
Дин неслышно вздыхает. Папа не видел новую землю и не знает о ней. Зона активации всегда перекрывает его горизонт. Ее можно увидеть только снаружи или сверху. Светлая стена окружает пятно диаметром в несколько миль или десятков миль. Внутри него все как раньше. Дома и улицы, магазины и машины, деревья и реки. В нем синее небо, звезды. Даже животные есть. Оттуда Дину приносили настоящую еду, без которой он не выдерживал дольше нескольких дней. Сверху, где так же серо, как и внизу, пятно кажется совсем маленьким. Как в компьютерной игре, пятно движется среди вечных сумерек вместе с героем, которого окружает. С центром активации, от которого зависит. Этот центр - Сэм Винчестер.
Дин ненавидел высоту, но стискивал зубы и смотрел вниз. Там, в светлом пятне, был его герой. Его папа.
- Я хочу к папе, - говорил он Люциферу, который после победы стал уделять сыну весселя больше внимания. Всюду таскал его с собой. Подобрал наставников, которые были не добрее нянек, но дело свое знали. Лично корректировал учебные планы. Лично принимал отчеты. Учителя нервничали. У студента не только не обнаружилось ни следа демонических способностей, но и с человеческими было неладно. При нормальном физическом развитии умственное оставляло желать лучшего. Неизвестно, огорчало ли это Люцифера. Неизвестно даже, верил ли он этому. Его не смущали упрямое молчание и односложные ответы. Он умел разговаривать с собой не хуже Дина, только вслух.
- Ты никогда ни о чем не спрашиваешь, - иногда замечал он. – Почему? Я ведь многое могу рассказать. Тебе неинтересно даже, что я собираюсь с тобой делать?
Не дождавшись ответа, смеялся:
- С тобой удивительно легко общаться.
Он рассказывал и без вопросов. И показывал. У Князя было много хлопот. Демоны с трудом приспосабливались к вожделенной свободе. Дин видел – они были одиноки и напуганы. Им не хватало людей. Обретя способность менять форму, они тосковали по телам. Обретя целый мир, не знали, что с ним делать. Панику они пытались глушить возраставшей злобой. Даже строжайшее табу активной зоны иногда нарушалось. Хотя повредить Сэму Винчестеру не могло ничто.
- Я хочу к папе, - говорил он Люциферу, который после победы стал уделять сыну весселя больше внимания. Всюду таскал его с собой. Подобрал наставников, которые были не добрее нянек, но дело свое знали. Лично корректировал учебные планы. Лично принимал отчеты. Учителя нервничали. У студента не только не обнаружилось ни следа демонических способностей, но и с человеческими было неладно. При нормальном физическом развитии умственное оставляло желать лучшего. Неизвестно, огорчало ли это Люцифера. Неизвестно даже, верил ли он этому. Его не смущали упрямое молчание и односложные ответы. Он умел разговаривать с собой не хуже Дина, только вслух.
- Ты никогда ни о чем не спрашиваешь, - иногда замечал он. – Почему? Я ведь многое могу рассказать. Тебе неинтересно даже, что я собираюсь с тобой делать?
Не дождавшись ответа, смеялся:
- С тобой удивительно легко общаться.
Он рассказывал и без вопросов. И показывал. У Князя было много хлопот. Демоны с трудом приспосабливались к вожделенной свободе. Дин видел – они были одиноки и напуганы. Им не хватало людей. Обретя способность менять форму, они тосковали по телам. Обретя целый мир, не знали, что с ним делать. Панику они пытались глушить возраставшей злобой. Даже строжайшее табу активной зоны иногда нарушалось. Хотя повредить Сэму Винчестеру не могло ничто.
Люцифер тоже злился. Ему не нравилось быть отцом нации. По крайней мере - этой нации. Жестокость наказаний делала свое дело слишком медленно. Небольшая команда наиболее владевших собой демонов помогала ему. Разнимала драки, грозящие перерасти в войнушку. Выявляла самозваных вождиков. Обучала мирных демонов обустраиваться. При всех попытках проявить творческую фантазию их обустройство было пародией на человеческое житье.
- Ты хочешь знать, почему я с тобой так вожусь? Не лги, хочешь, - предупреждал Князь, хотя Дин молчал. – Ты – моя невероятная, никем не предсказанная удача. Мой золотой шанс. Мой страховой полис, который я когда-нибудь предъявлю к оплате.
Незнакомые слова Дин потом искал в словарях. Понятнее не становилось.
- Я хочу к папе, - невпопад вставлял он раз за разом, год за годом.
- Поверь мне, - то с ухмылкой, то сочувственно отвечал Князь, - твой папа тебе не обрадуется.
О побеге Дин не думал. Может, в сумерках его и не нашли бы. Там можно было спокойно умереть. Но ему нужно было к папе. В круг света. Где его сразу бы обнаружили и вернули. Дин обязан был добиться согласия Люцифера.
- Ты хочешь знать, почему я с тобой так вожусь? Не лги, хочешь, - предупреждал Князь, хотя Дин молчал. – Ты – моя невероятная, никем не предсказанная удача. Мой золотой шанс. Мой страховой полис, который я когда-нибудь предъявлю к оплате.
Незнакомые слова Дин потом искал в словарях. Понятнее не становилось.
- Я хочу к папе, - невпопад вставлял он раз за разом, год за годом.
- Поверь мне, - то с ухмылкой, то сочувственно отвечал Князь, - твой папа тебе не обрадуется.
О побеге Дин не думал. Может, в сумерках его и не нашли бы. Там можно было спокойно умереть. Но ему нужно было к папе. В круг света. Где его сразу бы обнаружили и вернули. Дин обязан был добиться согласия Люцифера.
Однажды Князь его снова позвал, а Дин снова не спросил, куда и зачем. Впервые оказавшись в активной зоне, он и вовсе онемел. Дьявол ответил согласием? Почему?
Отца Дин никогда не видел. Только во сне. Но тот, кто идет навстречу, глядя в асфальт под ногами, - человек. А людей на земле всего двое.
- Убей меня, - говорит высокий человек.
Говорит папиным голосом.
Дин его уже слышал. Искаженно, потому что – изнутри. Но перепутать он не смог бы.
«Убийство. Вот что я сделал».
«Гнев. Ненависть. Я не мог справиться с этими чувствами».
«Я не хочу навредить кому-то. Не хочу навредить тебе».
«Ты будешь жить. Чтобы сожалеть об этом».
«Меня поддерживала мечта – однажды выбраться, найти тебя и пытать, медленно и с удовольствием. Будто мухе крылышки обрывать».
Папин голос, мамины слова. Мамы больше нет, а отец…
О папе многое рассказывают. Дин все помнит и ничему не верит. Он знает, что знает очень мало, а понимает еще меньше. Но надеется когда-нибудь разобраться во всем – с папиной помощью. Он осторожно выглядывает из-под локтя Князя, пока тот не выталкивает его вперед. Видит отвращение отца, брезгливость, почти ужас. Люцифер был прав.
Ничего, папа, думает еще не Дин, а просто демоненок. Ублюдок. Червячок. Ничего, это нормально. Мы подружимся. Не можем не подружиться. Мы же люди. Мы - семья.
Отца Дин никогда не видел. Только во сне. Но тот, кто идет навстречу, глядя в асфальт под ногами, - человек. А людей на земле всего двое.
- Убей меня, - говорит высокий человек.
Говорит папиным голосом.
Дин его уже слышал. Искаженно, потому что – изнутри. Но перепутать он не смог бы.
«Убийство. Вот что я сделал».
«Гнев. Ненависть. Я не мог справиться с этими чувствами».
«Я не хочу навредить кому-то. Не хочу навредить тебе».
«Ты будешь жить. Чтобы сожалеть об этом».
«Меня поддерживала мечта – однажды выбраться, найти тебя и пытать, медленно и с удовольствием. Будто мухе крылышки обрывать».
Папин голос, мамины слова. Мамы больше нет, а отец…
О папе многое рассказывают. Дин все помнит и ничему не верит. Он знает, что знает очень мало, а понимает еще меньше. Но надеется когда-нибудь разобраться во всем – с папиной помощью. Он осторожно выглядывает из-под локтя Князя, пока тот не выталкивает его вперед. Видит отвращение отца, брезгливость, почти ужас. Люцифер был прав.
Ничего, папа, думает еще не Дин, а просто демоненок. Ублюдок. Червячок. Ничего, это нормально. Мы подружимся. Не можем не подружиться. Мы же люди. Мы - семья.
Дин прикусывает губу с правой стороны, где не так больно. Он считает, что у них уже хорошо получалось быть семьей. Конечно, не сразу. Дин плохо разбирается в людях, весь его багаж – давние воспоминания и несколько прочитанных книг. А отцу пока не до того. В конце концов, Дин всю жизнь знал, что у него есть папа, а папа о сыне узнал совсем недавно. Ему надо привыкнуть. И потом, папа столько всего пережил. У него свои разборки со своей памятью. Дин еще не уверен, о чем папу стоит спрашивать и о чем ему рассказывать. Об активной зоне, о страховом полисе Князя, о маме и дяде, о тех двоих, кого папа так мучительно вспоминает и кого Дин иногда видит во сне? Ему казалось, что вот-вот они смогут поговорить обо всем. Но сейчас точно неподходящий момент. Неужели нет способа отвадить от папы Люцифера, думает он. Должен же быть способ.
Отец отпивает кофе и, словно проснувшись, отворачивается от монитора. Дин немедля принимается тереть губкой совершенно не требующую мытья тарелку.
Сэму показалось, или с утра пацан был в другой футболке?
- Дин. Посмотри на меня.
- Зачем?
Экий упрямый нахал.
- Затем, что я прошу.
Так и есть. Пол-лица накрыто гигантским отеком, натянутая кожа радужно лоснится, как бензиновая пленка на луже.
- Я же тебя просил!
- А чего они… - бурчит мальчишка.
- А чего ты? - передразнивает Сэм. - Когда поумнеешь? Ходи теперь неделю красавцем.
- Фигня. Переживу.
Это Сэм и без сопливых знает. А что будет в следующий раз?
- Фигня, конечно, - ехидно говорит он. – Сотрясения мозга у тебя никогда не было?
- Не знаю. Может, и было.
- То-то я смотрю… Оставь тарелку в покое, дырку протрешь! Я говорил тебе – не поддаваться на провокации? Или ты специально демонов ищешь? Я их за несколько лет всего пару штук видел. Почему они к тебе цепляются, а ко мне нет, как ты думаешь?
Дин неопределенно двигает плечом.
- Ладно, допустим, тебе нравится ходить побитым. Но мне казалось, что мои просьбы для тебя хоть что-то значат.
Дин бросает на него короткий выразительный взгляд. Запрещенный прием, папа.
- Это первый раз за сколько дней, - полуоправдывается, полуукоряет он.
Сэму глубоко плевать на неспортивность своего поведения. «Не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь случилось», - безостановочно звучит в ушах приятный тембр белобрысого гостя.
- Что, пара недель без драки - потерянное время? - Сэм откидывается в кресле, переплетя пальцы. - Рассказывай.
- Что?
- Все. Что такого особенного приключилось сегодня, - значительная пауза, - в первый раз?
Дин мается, с тоской поглядывая на чистую посуду.
- Ну… этот новенький…
- Новый демон? – перебивает Сэм. – Откуда бы ему взяться?
- Нет, он старый. Из Нижнего Ада.
Оказывается, Ад был многоэтажен. Вергилий не соврал Данте, хмыкает Сэм.
- И? У тебя с Нижним Адом личная вендетта? Для ребят вашего круга бить чужих – дело чести?
Дин явно не улавливает образность отцовской речи и напряженно сопит.
- Он просто… Он сказал, что ты ему тоже почти как папа.
Сэм выпрямляется. Это становится забавным.
- Еще сын? Эдак я скоро стану многодетным папашей. Для стареньких, новеньких, людей, нелюдей…
- Нет, - мотает головой Дин, - он насчет того, что стал восьмым…
Лед прикладывать поздно, думает Сэм, краем уха слушая маловразумительное объяснение. На ночь сделаю компресс из трав.
- Восьмым? У меня что, кроме тебя, еще шестеро где-то бегают?
Тут его осеняет.
- Грехи? – он подается вперед. – Восьмой смертный грех?
Дин молчит.
Все правильно. Новый мир, новая религия, новый канон. Это даже интересно.
- Как его зовут? – Сэм обхватывает кружку ладонями, продев пальцы в ушко, смакует глоток. - Я спрашиваю, как его зовут?
- Пап, - умоляюще говорит мальчик. - Честно, это мое дело. Я сам разберусь.
- Дин, я задал вопрос.
- Трусость.
Негромкий, смутно знакомый голос позади. Будто жидкий лед течет по позвоночнику. Дин каменеет, как всегда при явлениях Люцифера. Что дьявол делал с ребенком? Сэм никогда не спрашивал. Уж наверное, ничего хорошего. Он думает об этом, разжигая в себе гнев. Который стряхнет оцепенение и разгонит кровь. Которая зашумит в ушах и заглушит прозвучавшее слово.
- Это действительно очень старый грех, - мягко продолжает голос. Где Сэм мог его слышать? – Ты же начитанный парень. Помнишь, как Адам с Евой после своей запретной пирушки прятались от создателя? А как Адам свалил все на богоданную подружку?
Сейчас Сэм встанет. Сейчас найдет нужные слова. Он смотрит на черную жидкость в белой кружке. По поверхности бежит мелкая рябь.
- Трусость признателен тебе. Ты освободил всех, но ему еще и вернул должный статус. Видишь ли, он был настолько силен, а плоды его трудов настолько обескураживали твоих соплеменников, что люди предпочли смириться. Более того – они пытались превратить его в добродетель. Именовали его осторожностью, инстинктом самосохранения и даже страхом божьим. Вообрази, какое унижение для честного греха! Да и его брату повезло немногим больше. Тебе известна эта история.
Пауза.
- Сэм! Не шути так. Уж ты-то не мог не знать о родстве Трусости и Предательства.
Сэм слышит хруст и с недоумением уставляется на белые осколки у своих ног. Кофе стекает с джинсов на ковер. Кровь – с ладоней на джинсы.
Он мечтает, чтобы слабая боль от порезов задержалась хоть ненадолго. Хорошо Дину. От того боль не бегает.
Или Дин от нее?
- Пошел вон!
Дин смотрит на Люцифера. Сэм - на Дина. Если бы у мальчика была шерстка – стояла бы дыбом. Зубы оскалены, кулачки сжаты, даже заплывший глаз пытается метать молнии.
Сэму хочется смеяться. Он не может. Губы не слушаются. Все тело – не слушается.
- А, Сэмми? – за спиной, кажется, подмигивают; сатана едва не мурлычет. – Каков лягушонок? Я бы гордился таким сыном.
Я горжусь, хочет ответить Сэм, но звуки прилипают к глотке.
- Вижу, ты продолжаешь его баловать. Что ж, как мы и договорились, тебе решать. Ты ведь нам не враг. На тебя можно положиться. Чему бы ты его ни научил – все будет нам на пользу.
Сэм прикрывает глаза. Это просто очередной кошмар. Скоро он проснется. Его разбудит, как обычно в последние ночи, отчаянный, захлебывающийся крик его ребенка: «Папа!»
- Убирайся! – слышит он голос сына.
Почему Сэм не может двигаться? Хотя должен и хочет. Встать. Защитить. Ему очень холодно. Так, должно быть, чувствует себя ископаемый костяк в вечной мерзлоте.
- Ди-ин, - масляно тянет голос. – Замечательное имя. Я думал о нем. Сэм и Дин - так символично для нас. Но вздумай я наречь тебя этим именем – вышло бы слишком… вызывающе. Другое дело – твой папа. Что бы он ни делал, все выглядит симпатично и вызывает сочувствие. Таков дар твоего отца, мальчик, редкий дар. Наверное, потому, что он всегда искренне верит в слова, которые подбирает для своих дел. Потому что он искренне любит себя.
Не слушать. Не слушай, Дин. Это дьявол, он лжет…
- Не надо смущаться, Сэм. Твоя любовь к себе обаятельна, она не отталкивает, а притягивает и располагает сердца. Я завидую тебе, знаешь ли? Когда-то я тоже так умел.
Сэму кажется, или Дин тихонько рычит, подбираясь, как волчонок перед броском?
От усилия, которое он затрачивает на поворот, сердце подкатывает к горлу и принимается скакать там рваными прыжками. Наконец он оказывается лицом к лицу с гостем.
С собой.
Черт. Господи. Боже.
Конечно, знакомый голос. И лицо знакомое. Очень.
В чем дело, Сэм, говорит он себе. Сатана может менять форму. Все демоны могут. Сатана может создавать иллюзии. Все ангелы могут. Сатана уже надевал эту форму. И даже это тело.
Но Сэм никогда не думал, что Денница осмелится явиться ему в таком виде.
А почему бы, собственно, и не осмелиться?
Сэм бессилен. Хуже того – он уязвим. Враг знает о нем больше, чем он сам. Так всегда было. Так и остается. Ничто не кончилось.
До или после?
Дьявол знает. Сэм – нет.
Главным злом его жизни и главной его слабостью всегда было неведенье.
- Ты не понимаешь? Папа не хочет тебя видеть. Уходи.
Люцифер переводит взгляд на малыша и чуть склоняет голову:
- Я не к тебе пришел. Ди-ин.
Как омерзительно кривятся эти губы. Как издевательски выговаривают это имя.
- Мой сын сказал тебе все. Выметайся. И не смей попадаться мне на глаза.
Сэм едва слышит себя. Едва понимает, что это говорит он сам. Столько похожих слов и голосов. Он запутался.
Князь внимательно глядит на него знакомыми глазами.
- Уверен, что не передумаешь?
- Вон.
Люцифер улыбается, челка падает ему на лоб.
- Желание хозяина – закон. Что за все желания нужно платить – об этом ты, надеюсь, не забыл?
- Дин. Посмотри на меня.
- Зачем?
Экий упрямый нахал.
- Затем, что я прошу.
Так и есть. Пол-лица накрыто гигантским отеком, натянутая кожа радужно лоснится, как бензиновая пленка на луже.
- Я же тебя просил!
- А чего они… - бурчит мальчишка.
- А чего ты? - передразнивает Сэм. - Когда поумнеешь? Ходи теперь неделю красавцем.
- Фигня. Переживу.
Это Сэм и без сопливых знает. А что будет в следующий раз?
- Фигня, конечно, - ехидно говорит он. – Сотрясения мозга у тебя никогда не было?
- Не знаю. Может, и было.
- То-то я смотрю… Оставь тарелку в покое, дырку протрешь! Я говорил тебе – не поддаваться на провокации? Или ты специально демонов ищешь? Я их за несколько лет всего пару штук видел. Почему они к тебе цепляются, а ко мне нет, как ты думаешь?
Дин неопределенно двигает плечом.
- Ладно, допустим, тебе нравится ходить побитым. Но мне казалось, что мои просьбы для тебя хоть что-то значат.
Дин бросает на него короткий выразительный взгляд. Запрещенный прием, папа.
- Это первый раз за сколько дней, - полуоправдывается, полуукоряет он.
Сэму глубоко плевать на неспортивность своего поведения. «Не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь случилось», - безостановочно звучит в ушах приятный тембр белобрысого гостя.
- Что, пара недель без драки - потерянное время? - Сэм откидывается в кресле, переплетя пальцы. - Рассказывай.
- Что?
- Все. Что такого особенного приключилось сегодня, - значительная пауза, - в первый раз?
Дин мается, с тоской поглядывая на чистую посуду.
- Ну… этот новенький…
- Новый демон? – перебивает Сэм. – Откуда бы ему взяться?
- Нет, он старый. Из Нижнего Ада.
Оказывается, Ад был многоэтажен. Вергилий не соврал Данте, хмыкает Сэм.
- И? У тебя с Нижним Адом личная вендетта? Для ребят вашего круга бить чужих – дело чести?
Дин явно не улавливает образность отцовской речи и напряженно сопит.
- Он просто… Он сказал, что ты ему тоже почти как папа.
Сэм выпрямляется. Это становится забавным.
- Еще сын? Эдак я скоро стану многодетным папашей. Для стареньких, новеньких, людей, нелюдей…
- Нет, - мотает головой Дин, - он насчет того, что стал восьмым…
Лед прикладывать поздно, думает Сэм, краем уха слушая маловразумительное объяснение. На ночь сделаю компресс из трав.
- Восьмым? У меня что, кроме тебя, еще шестеро где-то бегают?
Тут его осеняет.
- Грехи? – он подается вперед. – Восьмой смертный грех?
Дин молчит.
Все правильно. Новый мир, новая религия, новый канон. Это даже интересно.
- Как его зовут? – Сэм обхватывает кружку ладонями, продев пальцы в ушко, смакует глоток. - Я спрашиваю, как его зовут?
- Пап, - умоляюще говорит мальчик. - Честно, это мое дело. Я сам разберусь.
- Дин, я задал вопрос.
- Трусость.
Негромкий, смутно знакомый голос позади. Будто жидкий лед течет по позвоночнику. Дин каменеет, как всегда при явлениях Люцифера. Что дьявол делал с ребенком? Сэм никогда не спрашивал. Уж наверное, ничего хорошего. Он думает об этом, разжигая в себе гнев. Который стряхнет оцепенение и разгонит кровь. Которая зашумит в ушах и заглушит прозвучавшее слово.
- Это действительно очень старый грех, - мягко продолжает голос. Где Сэм мог его слышать? – Ты же начитанный парень. Помнишь, как Адам с Евой после своей запретной пирушки прятались от создателя? А как Адам свалил все на богоданную подружку?
Сейчас Сэм встанет. Сейчас найдет нужные слова. Он смотрит на черную жидкость в белой кружке. По поверхности бежит мелкая рябь.
- Трусость признателен тебе. Ты освободил всех, но ему еще и вернул должный статус. Видишь ли, он был настолько силен, а плоды его трудов настолько обескураживали твоих соплеменников, что люди предпочли смириться. Более того – они пытались превратить его в добродетель. Именовали его осторожностью, инстинктом самосохранения и даже страхом божьим. Вообрази, какое унижение для честного греха! Да и его брату повезло немногим больше. Тебе известна эта история.
Пауза.
- Сэм! Не шути так. Уж ты-то не мог не знать о родстве Трусости и Предательства.
Сэм слышит хруст и с недоумением уставляется на белые осколки у своих ног. Кофе стекает с джинсов на ковер. Кровь – с ладоней на джинсы.
Он мечтает, чтобы слабая боль от порезов задержалась хоть ненадолго. Хорошо Дину. От того боль не бегает.
Или Дин от нее?
- Пошел вон!
Дин смотрит на Люцифера. Сэм - на Дина. Если бы у мальчика была шерстка – стояла бы дыбом. Зубы оскалены, кулачки сжаты, даже заплывший глаз пытается метать молнии.
Сэму хочется смеяться. Он не может. Губы не слушаются. Все тело – не слушается.
- А, Сэмми? – за спиной, кажется, подмигивают; сатана едва не мурлычет. – Каков лягушонок? Я бы гордился таким сыном.
Я горжусь, хочет ответить Сэм, но звуки прилипают к глотке.
- Вижу, ты продолжаешь его баловать. Что ж, как мы и договорились, тебе решать. Ты ведь нам не враг. На тебя можно положиться. Чему бы ты его ни научил – все будет нам на пользу.
Сэм прикрывает глаза. Это просто очередной кошмар. Скоро он проснется. Его разбудит, как обычно в последние ночи, отчаянный, захлебывающийся крик его ребенка: «Папа!»
- Убирайся! – слышит он голос сына.
Почему Сэм не может двигаться? Хотя должен и хочет. Встать. Защитить. Ему очень холодно. Так, должно быть, чувствует себя ископаемый костяк в вечной мерзлоте.
- Ди-ин, - масляно тянет голос. – Замечательное имя. Я думал о нем. Сэм и Дин - так символично для нас. Но вздумай я наречь тебя этим именем – вышло бы слишком… вызывающе. Другое дело – твой папа. Что бы он ни делал, все выглядит симпатично и вызывает сочувствие. Таков дар твоего отца, мальчик, редкий дар. Наверное, потому, что он всегда искренне верит в слова, которые подбирает для своих дел. Потому что он искренне любит себя.
Не слушать. Не слушай, Дин. Это дьявол, он лжет…
- Не надо смущаться, Сэм. Твоя любовь к себе обаятельна, она не отталкивает, а притягивает и располагает сердца. Я завидую тебе, знаешь ли? Когда-то я тоже так умел.
Сэму кажется, или Дин тихонько рычит, подбираясь, как волчонок перед броском?
От усилия, которое он затрачивает на поворот, сердце подкатывает к горлу и принимается скакать там рваными прыжками. Наконец он оказывается лицом к лицу с гостем.
С собой.
Черт. Господи. Боже.
Конечно, знакомый голос. И лицо знакомое. Очень.
В чем дело, Сэм, говорит он себе. Сатана может менять форму. Все демоны могут. Сатана может создавать иллюзии. Все ангелы могут. Сатана уже надевал эту форму. И даже это тело.
Но Сэм никогда не думал, что Денница осмелится явиться ему в таком виде.
А почему бы, собственно, и не осмелиться?
Сэм бессилен. Хуже того – он уязвим. Враг знает о нем больше, чем он сам. Так всегда было. Так и остается. Ничто не кончилось.
До или после?
Дьявол знает. Сэм – нет.
Главным злом его жизни и главной его слабостью всегда было неведенье.
- Ты не понимаешь? Папа не хочет тебя видеть. Уходи.
Люцифер переводит взгляд на малыша и чуть склоняет голову:
- Я не к тебе пришел. Ди-ин.
Как омерзительно кривятся эти губы. Как издевательски выговаривают это имя.
- Мой сын сказал тебе все. Выметайся. И не смей попадаться мне на глаза.
Сэм едва слышит себя. Едва понимает, что это говорит он сам. Столько похожих слов и голосов. Он запутался.
Князь внимательно глядит на него знакомыми глазами.
- Уверен, что не передумаешь?
- Вон.
Люцифер улыбается, челка падает ему на лоб.
- Желание хозяина – закон. Что за все желания нужно платить – об этом ты, надеюсь, не забыл?
Сэм пытается ощутить собственное тело – и видит надетое на его пальцы, средний и указательный, продолговатое ушко разбитой посудины. Воскресшая кружка как ни в чем не бывало лежит себе на ковре, и вокруг ни единого кофейного пятнышка. А у него на пальцах - остаток ее фаянсовой плоти.
Это неправильно. Нечестно. Нельзя пить кофе из разбитой кружки. То, что сломалось, испортилось, умерло, не должно притворяться целым и невредимым.
Он, к примеру.
- Папа! – мальчишка чуть не скачет в непонятном Сэму восторге. – Вот здорово, папа! Я о таком только слышал.
- О каком? - Сэм изучает снятый с пальцев осколок.
- Как люди прогоняли дьявола! Это могли только самые сильные. Он не может прицепиться к тому, кто его ни капельки не боится. Он больше не придет. Ты герой, папа!
Сэм проводит по лицу ладонями – снизу вверх. Запускает пальцы в шевелюру, словно хочет себя оскальпировать. Да так и остается сидеть. В пустоте внешней. В пустоте внутренней.
Пока маленькая ладошка не ложится осторожно на его плечо.
- Все нормально, папа. Хочешь кофе?
Это неправильно. Нечестно. Нельзя пить кофе из разбитой кружки. То, что сломалось, испортилось, умерло, не должно притворяться целым и невредимым.
Он, к примеру.
- Папа! – мальчишка чуть не скачет в непонятном Сэму восторге. – Вот здорово, папа! Я о таком только слышал.
- О каком? - Сэм изучает снятый с пальцев осколок.
- Как люди прогоняли дьявола! Это могли только самые сильные. Он не может прицепиться к тому, кто его ни капельки не боится. Он больше не придет. Ты герой, папа!
Сэм проводит по лицу ладонями – снизу вверх. Запускает пальцы в шевелюру, словно хочет себя оскальпировать. Да так и остается сидеть. В пустоте внешней. В пустоте внутренней.
Пока маленькая ладошка не ложится осторожно на его плечо.
- Все нормально, папа. Хочешь кофе?
Февраль 2010 г.
----------------------------------------------------------------
*CАТЬЯГРАХА (санскр. «упорство в истине») - неологизм, введенный Мохандасом (Махатмой) Ганди для обозначения его нравственно-политической доктрины ненасильственного сопротивления неправедным законам. Ее основная идея - превращение противника в союзника путем воздействия на его разум и совесть. Ведущие принципы сатьяграхи:
отказ от насилия;
готовность переносить боль и страдания;
отказ от эгоистичных устремлений, благо других как критерий истины.
Последним массовым актом сатьяграхи был организованный Ганди т. наз. «соляной поход» (1930), когда демонстранты вышли к океану для символического выпаривания соли в котелках – в знак протеста против соляной монополии англичан.
*CАТЬЯГРАХА (санскр. «упорство в истине») - неологизм, введенный Мохандасом (Махатмой) Ганди для обозначения его нравственно-политической доктрины ненасильственного сопротивления неправедным законам. Ее основная идея - превращение противника в союзника путем воздействия на его разум и совесть. Ведущие принципы сатьяграхи:
отказ от насилия;
готовность переносить боль и страдания;
отказ от эгоистичных устремлений, благо других как критерий истины.
Последним массовым актом сатьяграхи был организованный Ганди т. наз. «соляной поход» (1930), когда демонстранты вышли к океану для символического выпаривания соли в котелках – в знак протеста против соляной монополии англичан.
Выделенные курсивом высказывания принадлежат М. Ганди.
**«ЛЕМЕГЕТОН», он же «Ключ царя Соломона» - сборник магических книг, известный в разных вариантах с XVII века; включает в себя подробные списки имен добрых и злых сущностей с их символами, описание магических принадлежностей и методов работы с их помощью.
***Намек на призыв Ганди к вступлению индийцев в британскую армию во время 1-й Мировой войны и на осуждение им гархвалийских стрелков, отказавшихся расстреливать демонстрантов во время «соляного похода».
****Так расценил Ганди в 1992 году неготовность масс к идее ненасильственного сопротивления. Он прекратил сатьяграху после того, как протестующие сожгли 21 человека в полицейском участке.
Комментариев нет:
Отправить комментарий